Двое в доме

Елена Дмитриевна сидит на тахте. Павел Матвеевич примостился на стуле. Комната крохотная, двенадцать квадратных метров; среди тахты, детской кроватки, стола, шкафа и телевизора не развернуться. Девочка на руках у Елены Дмитриевны. У нее темные прямые волосы, острое лицо с живыми карими глазами.

Павел Матвеевич легонько щекочет внучку, просит:

— Скажи «деда».

Елена Дмитриевна негодует:

— Это уже несносно! Сколько раз она должна повторять!

— Де-да! — весело говорит девочка. Темноволосая голова ее непроизвольно дергается.

Павел Матвеевич доволен, ему никогда не надоедает это слово. Воспитатель из него никудышный, дай ему волю, только бы и просил — «скажи „деда“», будто других слов нет, а маленькой так необходимо пополнять лексикон, ведь уже три года, и все ведь понимает, что говорят, а самой трудно произносить слова, старается, старается, язык не слушается…

Елена Дмитриевна говорит внучке:

— Хочешь походить ножками?

Конечно, она хочет, она всегда хочет, даже рвется с рук. Елена Дмитриевна ставит ее на ноги. Девочка покачивается, делает шаг, другой. Елена Дмитриевна, согнувшись, с вытянутыми руками идет за ней, приговаривая:

— Вот так… молодец… умница!

Девочка делает еще шаг, другой, ноги у нее заплетаются; Елена Дмитриевна подхватывает ее под мышки.

— Хорошо, Оленька. У тебя уже получается. Давай еще попробуем.

Какое уж там хорошо! сердце разрывается смотреть, хотя пора бы уже и привыкнуть. Дед, тот радуется: «Молодец, Ольга!» Ему легче. Он только и знает название болезни, его надежда покоится на медицинской невежественности, — думает, наверно, что вдруг в один прекрасный день встанет и пойдет, как все дети… если бы так!

— Не спеши, Оленька, не спеши.

Все-таки изменения есть. Полгода назад и двух шагов не могла сделать, только и передвигалась в манежике на колесиках; что же помогает — массаж или лекарства? Сколько ей уже сделали уколов — десятерым на десять жизней хватит. И грязи, и электротерапия… бессильная медицина, с какими авторитетами только не переписываются, каждый ведет свою линию… хоть сегодня бы умерла, сию секунду, если бы Оленька вдруг вылечилась!

Павел Матвеевич вскидывает голову, прислушиваясь к шагам на лестнице:

— Ребята идут.

Слух у него острый, не то что у нее.

В самом деле, щелкает замок. Входит Ася, за ней Виктор с авоськой, полной продуктов. Две бутылки пива торчат — ладно уж, с зарплаты можно. На улице холодина, двадцать пять градусов, а Виктор в берете и легком демисезонном пальто, туфли тоже не по погоде. Асю хоть пуховая шаль греет, недавно купила, слава богу.

— Привет! — весело говорит Виктор родителям. — Олька, гутен абенд!

Девочка радостно, во весь рот смеется. Ася раздевается, спрашивает из коридора:

— Не плакала?

Нет, что за вопрос, честное слово! Почему девочка непременно должна плакать, когда остается с дедом и бабушкой? Елена Дмитриевна втайне даже думает, что девочка больше тянется к ним, чем к отцу с матерью, хотя, конечно, и Виктора и Асю она любит.

Ася уходит на кухню. Там она наскоро готовит ужин для себя и Виктора; дочь она накормила перед уходом, а Елену Дмитриевну и Павла Матвеевича, знает, сколько ни приглашай, ни упрашивай, за стол не усадишь: «мы сыты».

Виктор подхватывает дочь на руки. Елена Дмитриевна сразу предупреждает:

— Осторожней, не урони. — Ей кажется, что Виктор возбужден, не перехватил ли с зарплаты стаканчик вина по дороге? С него станет, хоть редко, но не отказывает себе…

Девочка, дергаясь, произносит с чувством: «Папа, мама!»

Он бодает ее своей коротко стриженной, лобастой, как у Павла Матвеевича, головой.

— Папа, будешь пиво пить?

Павел Матвеевич секунду колеблется.

— Давай немножко, полстаканчика.

Елена Дмитриевна спрашивает Виктора, получил ли он зарплату, впрочем, по набитой авоське ясно, что получил. Он кивает, снова бодает дочь; та смеется. Нет, определенно выпил…

— Дима приезжает, — сообщает Павел Матвеевич.

— Да? Когда?

— Через неделю. Залетит после командировки, — Павел Матвеевич отпивает пива, достает большой клетчатый платок, тщательно вытирает губы.

Елена Дмитриевна ведет свое:

— Сколько ты получил?

Виктор сразу мрачнеет.

— Ну, сколько ты думаешь? Сколько я могу получить! Обычно.

— Гонорар еще не выдавали?

— Нет.

— Мы за квартиру заплатим. Оле я костюмчик купила. Ты бы хоть с гонорара ботинки себе теплые купил, что ли.

У Виктора кривятся губы:

— А, брось ты, мама! Дались тебе ботинки. Прохожу в этих.

— Да ведь разваливаются!

— Ну, и черт с ними! Босиком буду ходить, — Виктор пьет пиво залпом.

— Не приставай ты к нему, — подает голос Павел Матвеевич. — Без тебя разберутся, — и тут же спрашивает: — С квартирой что слышно?

Виктор втягивает воздух через нос; хорошего настроения у него как не бывало. Елена Дмитриевна про квартиру не спрашивает, мало надежды, что он ее получит, а эту, кооперативную, тогда смогут продать, — хоть какие-то деньги появились бы в запасе; да нет, два года уже добивается, все напрасно, нет у него, как теперь говорят, пробивных способностей… Она говорит:

— Я сегодня была в обменном бюро. Узнавала, как что. Практически шансов мало.