Двое в океане

Обитатели «Онеги», спавшие мирным сном в этот глухой ночной час, не ведали, в каком смятении оказались те, кто должен был принимать сейчас решение. Разбудили капитана, начальника экспедиции, судового врача. Беглец говорил немного по-французски, и тогда позвонили Лукиной. Она пришла сразу же, видно, не спала. Смолину показалось, что за эту ночь Ирина подурнела, лицо ее осунулось, морщины у рта стали глубже.

Войдя в конференц-зал, куда временно поместили беглеца, Ирина встретилась взглядом со Смолиным и остановилась в замешательстве, словно решила, что ее, как школьницу, вызвали объяснить свое поведение.

Марокканец сидел за столом в надвинутой на уши голубой шапчонке, зябко вобрав голову в плечи. По другую сторону стола расположились капитан, старпом, первый помощник, начальник экспедиции, врач, и казалось, что за этим длинным полированным столом начинаются международные переговоры с представителем развивающейся страны, который почему-то оказался здесь в единственном лице.

Переводить Лукиной много не пришлось. Ответы парня были коротки и бесхитростны. Почему оказался на борту? Хотел удрать из страны. Куда именно? Куда-нибудь, где можно найти работу. Уже много месяцев без работы, почти постоянно голоден. Почему выбрал именно это судно? Оно оказалось единственным в порту не пассажирским кораблем, на который можно забраться, из-за отлива корма опустилась низко и было нетрудно прыгнуть с причала. К тому же марокканцу показалось, что люди на этом судне добрые, часто улыбаются. При этих словах марокканец поднял глаза на стоявшего у стены Смолина. Все остальные, кроме Ирины, тоже внимательно взглянули на Смолина, словно искали в его лице окончательное объяснение случившемуся. Смолин почувствовал, как его щеки обожгло жаром, будто именно он был виновником происходящего, которое, судя по всему, ни у кого не вызывает восторга.

Некоторое время за столом царила гнетущая тишина.

Вдруг марокканец что-то торопливо произнес, бросив искательный взгляд на капитана, — понял, что именно он здесь главный. Лукина перевела:

— Просит не выгонять с судна. Готов делать любую работу, какую дадут. Совсем бесплатно. Только за еду. Хотя бы за кусок хлеба.

Парень говорил все горячее, взмахивал руками, сверкал белками глаз, и Лукина, поддавшись его настроению, едва успевая с переводом, говорила тоже взволнованно, словно и она хотела убедить присутствующих в справедливости просьбы беглеца.

— Если невозможно остаться на этом судне, то он в первом же порту сойдет. Только, пожалуйста, не выгоняйте!

Капитан скривил губы:

— Не выгоняйте! Куда мы его выгоним? За борт, что ли?

Задумчиво пощипал подбородок и, не глядя на Лукину, бросил:

— Спросите, есть ли у него документы.

Документ оказался: затертая картонка с вязью арабского рукописного текста и без фотокарточки. В сумке, которую обнаружили за ящиками на корме, лежала старенькая, но чистая рубашка, трусы, пара еще одних дырявых носков, пачка жвачки и потертая цветная фотография, с которой почему-то испуганно взирали большие темные и четкие, как пуговички, зрачки в широко раскрытых глазах немолодой женщины.

— Кто это? — спросил капитан, повертев в руках фотографию.

— Говорит, что это его мать, — объяснила Ирина.

— Можно мне взглянуть?

Мосин потянулся к фотографии, внимательно посмотрел, передал Золотцеву, тот, посмотрев, в свою очередь, передал старпому.

Снова за столом воцарилось молчание. Смолин обратил внимание, как крепко сцеплены и напряжены пальцы лежащих на столе капитанских рук. Вдруг пальцы разжались, и капитан обеими ладонями прихлопнул стол.

— Все! Обратно в Танжер! Подготовьте властям радиограмму!

Золотцев встрепенулся:

— Евгений Трифонович, побойтесь бога, мы ведь уже столько миль отмахали!

— Сто пятьдесят, — мрачно уточнил Кулагин.

— Может быть, мы его в море передадим на какое-нибудь судно? — неуверенно предложил Золотцев. — Или на обратном пути…

Капитан качнул головой:

— Идем в Танжер! Сдавать никому не можем. Никто беглеца у нас не возьмет. Держать на судне не имеем права. — Бунич скосил глаза на марокканца. — А вдруг он уголовник и его разыскивает полиция? Или больной? Не хватает мне на судне еще и эпидемий! Ко всему прочему!

Капитан встал, и было ясно, что это приказ, который обсуждению не подлежит.

Старпом враждебно взглянул на марокканца.

— Выбросить бы тебя, охламона, за борт! Столько горючего по твоей милости в воздух пустили! Со всеми потрохами не стоишь этого.

И, резко отодвинув стул, встал вслед за капитаном. Марокканец что-то быстро испуганно залепетал Лукиной.

— Говорит, если его отправят обратно в Танжер, то там непременно посадят в тюрьму, — перевела Ирина.

Капитан задержался у двери, постоял, словно в раздумье, обернулся к сидящим за столом.

— Накормите его. И как следует!

Когда он ушел вместе со старпомом, Мосин спросил Лукину:

— Сколько парню лет?

— Восемнадцать.

— Моему младшему братишке тоже восемнадцать, — Мосин вздохнул. — А как его зовут?

— Махмуд.

Мосин снова вздохнул, помолчал, наморщив лоб. Потом поспешно вытащил из кармана пачку сигарет, протянул марокканцу.