Двое в океане

Тот торопливо взял сигарету, прикурил от пламени протянутой Мосиным зажигалки, жадно затянулся. У него были длинные смуглые пальцы с ярко-белыми красивыми ногтями — с такой-то рукой пианистом быть! И вдруг улыбнулся широко, ясно, доверчиво, словно решив, что теперь все с ним будет хорошо.

— Шукран.

Мосин положил перед ним всю пачку: бери!

— Шукран! — снова повторил Махмуд.

За иллюминаторами шумел океан, но уже громче и тревожней, чем прежде, судно стало бросать на волне по килю, на палубы летели из-под форштевня брызги — ветер теперь был лобовым, «Онега» шла обратно в Танжер.

Перед завтраком возле конференц-зала, где под присмотром подшкипера Диамиди сидел беглец, то и дело останавливались любопытные, заглядывали в раскрытую дверь, некоторые пытались заговорить с марокканцем. Заглянул сюда и Смолин. На столе перед Махмудом была расстелена клеенка, на ней стояла глубокая пиала с половником и пустая, в желтых подтеках жира, тарелка, а рядом подносик с горой пирожков — вчера на ужин были пирожки с мясом. Значит, кормили, как велел капитан, досыта. То ли от еды, то ли от усталости, а может быть, от переживаний, которые на него свалились, марокканец разомлел, обмяк на стуле, зрачки у него стали тяжелыми, словно вот-вот выпадут на стол, как камешки. На любопытствующих почти не реагировал. Оживился лишь при появлении Смолина. Поднял подбородок, бросил на вошедшего долгий грустный взгляд и со слабой улыбкой раздвинул руки в стороны в жесте безнадежности: вот, мол, такие дела. Не повезло!

— Приуныл парень, как узнал, что в Танжер возвращаемся, — сочувственно объяснил Диамиди. — Даже от пирожков отказался. Тьфу! Чтоб этому Танжеру… Эх, сказал бы!

К горлу Смолина подступил комок, и он никак не мог его проглотить. Получалось так, что именно он сыграл в судьбе несчастного безработного злую роль. Неужели в самом деле парня посадят в тюрьму? Будет сидеть в душной камере и вспоминать, как не первой молодости белобрысый дядя глухой ночью бросился на него, полуживого от голода, чтобы схватить, скрутить, пленить. Дядя, в улыбку которого парень поверил еще там, в Танжере, на шумной портовой улице. Неужели в каждом человеке сидит зверь, всегда готовый преследовать другого?

Когда Смолин шел на завтрак, в коридоре его встретила Галицкая. Она замерла, широко и радостно распахнула глаза, выдохнула с восхищением:

— Вы, Константин Юрьевич, у нас, оказывается, герой! Террориста схватили. И не побоялись?

Он хмуро взглянул на нее, в ответ лишь пожал плечами и прошел мимо. Вот и в герои попал, стал активным участником детективной акции по поимке террориста! Пожалуй, еще благодарность объявят за смелость и находчивость в борьбе с лазутчиком империализма… Получается, что он тоже, как и Крепышин, дитя времени: бегущего надо хватать!

За завтраком Клифф Марч, который уже знал о случившемся, спросил:

— Почему решили возвращаться назад? Это же стоит больших денег. На такие деньги марокканец мог бы безбедно существовать лет пять.

— А что бы вы сделали на нашем месте? — вопросом на вопрос ответил Смолин.

У Клиффа не было никаких сомнений. Он хорошо выспался, с утра обладал отличным аппетитом, своими крепкими, ухоженными зубами отважно расправился с куском жесткого мяса, выданного на завтрак. Дожевал, вытер платком рот и только тогда ответил:

— Некоторые капитаны подобных непрошеных джентльменов просто-напросто выкидывают за борт. Но это, разумеется, варварство! Я подобное осуждаю. Я бы вытолкнул его на берег в первом попавшемся порту. Но уж ни при каких обстоятельствах не возвращался обратно. Это нелепость!

— Капитан распорядился иначе! — сухо заметил Смолин, впервые почувствовав неприязнь к американцу. Клифф легко угадал его настроение.

— Извините! — сказал он, медленно отодвигая пустую тарелку. — Я понимаю, у каждого свои правила игры.

— Вот именно! — подтвердил Смолин. — Если уж вы это называете игрой!

В Танжер прибыли после полудня. Бухта по-прежнему была взбудоражена стойким континентальным ветром, дующим из Гибралтарского пролива, как из трубы, желто-бортный портовый буксир осторожно подошел с подветренной стороны к вставшей на рейде «Онеге», по веревочной лестнице с его палубы на борт теплохода поднялись пятеро в штатском. Когда они садились за стол в том же судовом конференц-зале, лица у них были внушительно неподступными, как замкнутые сейфы. Достали из портфелей бумаги, долго и тщательно что-то в них записывали, задавая вопросы то испуганно притихшему Махмуду, то капитану. Клава принесла на подносе по чашке крепко заваренного кофе, поставила перед каждым, в том числе перед Махмудом. У того жадно дрогнули ноздри, он вдохнул бодрящий кофейный запах, покосился на чиновников и осторожно отодвинул чашку в сторону. Чиновники от кофе не отказались.

Когда все было оформлено и настала пора покидать «Онегу», снова вошла Клава. На этот раз у нее на подносе лежала горка румяных вчерашних пирожков. Посмотрела на капитана:

— Можно я ему в сумку положу?

Капитан неуверенно подвигал губами:

— Черт его знает! А вдруг им не понравится?