Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

Пробовал он служить молебны с водосвятием, потом служил панихиды по невинно убиенной Людмиле, но ничего не помогало. Еще хуже стало князю после разговора со Штрассе. Он вызвал к себе немца и спросил:

– Скажи, Дурад, можно человека извести?

Штрассе даже вздрогнул от такого вопроса.

– А вам зачем это?

– Просто знать хочу. Скажи, можно?

– Очень легко.

– Как?

– Отравы дать – зелья, по-вашему.

– Выпить?

– Выпить или съесть, все равно. Травы есть такие. Вот белены дать – с ума сойдешь, белладонны – умрешь скоро, яду дать можно – мышьяку. Много отравы есть!

Князь кивнул.

– А так, чтобы на расстоянии? Можно?

– Как это? – не понял Штрассе.

– Ну, вот я здесь, а вороги мои в Коломне, скажем, и захотят извести меня наговором.

Штрассе улыбнулся.

– Это невозможно, князь. Бабьи сказки!

– Почему?

– Да всякая зараза должна в кровь войти. Как же за сто верст сделать это?

– По ветру!

– Тогда бы с тобою они тьмы душ загубили. Ветер-то не на одного тебя дует!..

Князь почесал затылок.

– Что же, по-твоему, нельзя и человека приворожить к себе?

– Нельзя, князь!

– Отчего же дадут испить наговоренной воды – и сердце сейчас затоскует?

– Не бывает этого, князь. Наши чувства не от желудка идут. Кровь – от желудка, а любовь или злоба – от сердца прямо.

– Ну, наскажешь тоже! Иди с Богом, надоел! – сказал князь, отпустив Штрассе, но с того разговора запечалился и заскучал еще сильнее.

Ничто не радовало его. Подымется он в терем, смотрит на внука, на свою невестку и не улыбнется. Царь после смерти своего отца обласкал его, и во время шествия на осляти князю поручено было вести за узду осла, на котором сидел вновь избранный патриарх Иосаф. Кругом шептались о новом любимце царевом, а князь хмурился все больше и больше.

Потом в его душу проник страх. Ведь сын-то вернется и все дознает; как взглянет он сам ему в очи? Крут и горяч был князь и сам себе не поверил бы месяц тому назад, что побоится родного сына, а тут случилось…

Один Антон видел и понимал страдания господина.

– Батюшка князь, – жалостливо сказал он ему однажды, – хоть бы ты святым помолился. Съезди на Угреш или в Троицу!

– Согрешили мы с тобою, Антон, – тихо ответил Теряев, – только сын вину мою с меня снять может!

– Господи Христе! Да где же это видано, чтобы сын отца своего судил? Да его тогда земля не возьмет!

– Нет мне без него покоя! – и князь поник головою и застыл в неподвижной позе.

Антон посмотрел на него и стал креститься.

Однажды князю почудился будто шорох. Он поднял голову и быстро вскочил.

– Свят, свят, свят! – зашептали его побледневшие губы.

Пред ним стоял призрак его сына, страшный, неистовый, бледный, с воспаленными глазами, с косматой головою, длинной бородой, в нагольном тулупе.

– Батюшка, я это! – вскрикнул призрак и бросился к отцу.

– Отойди! – неистово закричал князь. Его лицо исказилось ужасом. Он вытянул руки и упал, извиваясь в судорогах; его глаза страшно закатились.

– Антон! – на все горницы закричал князь Михаил. – Зови Дурада! Скорее!

Штрассе уже знал о приходе молодого князя – Каролина уже обнимала Эхе и то смеялась, то плакала от радости. Штрассе быстро прибежал на зов и склонился над князем.

– Положить его надо! Кровь пустить! Пиявки!..

– Горе-то, горе какое вместо радости! – бормотал Антон.

Князя бережно уложили в постель. Он метался, стонал и говорил бессвязные речи. Штрассе сидел подле него. Утомленный Михаил сел в изголовье.

Наступила ночь. Больной князь садился на постели и вскрикивал как безумный:

– Отойди! Да воскреснет Бог и расточатся враги его! Наше место свято! – Потом начинал плакать и бессвязно бормотать: – Горяч я, сын, не стерпел. Прости Христа ради! – Иногда же он молил кого-то: – Подождите! Я снял с нее вину. Она молода, любит. Нет, нет! Не жгите ее. У нее такое белое тело… она так дрожит!..

Волосы зашевелились на голове князя Михаила, когда он разобрал отцовские речи. Ужас и отчаяние охватывали его при мысли о Людмиле, а также о роли отца в ее гибели. Любящим сердцем, быстрым умом он сразу понял ужасную участь своей любовницы.

– Ты устал, Миша! – дружески нежно сказал ему Штрассе. – Пойди отдохни!

– Не до сна мне, учитель! – ответил князь и закрыл лицо руками.

– В терем поднялся бы. Там у тебя и мать, и жена, и сынок, еще не виданный тобою!

– После! За мною еще государево дело!

Бледное утро глянуло в окно. Князь Михаил вспомнил свои обязанности, поднялся с тяжким вздохом, приказал Антону принести одежды и, сев на коня, двинулся в путь.

Федор Иванович Шереметев встретил Михаила криком изумления:

– Ты ли это, Михайло? Как? Откуда? Говори скорее! Что наши?

– Я, боярин! Воевода Шеин послал меня к царю. Умираем! – и князь Михаил стал рассказывать боярину про бедствия войска.

Шереметев слушал, и невольные слезы показались на его глазах.

– Ах, Михайло Борисович, Михайло Борисович! – повторял он с грустным укором.

Князь вспыхнул.

– Не вина его, боярин! Видел бы ты, как он казнится! В последнем бою он как простой ратник на пушки лез, смерти искал!

– Не я виню, обвинят другие.

– А ты вступись!

– Я? Нет; его заступник помер, а мне не под силу защищать его.

– Кто помер-то?