Двойка по поведению

Володя не ворчал, не бурчал и вообще никак не комментировал проблемы лифтового хозяйства — просто стоял молча и, как показалось Лизе, настолько близко, что она ощущала щекой тепло его груди. От этого тепла — то ли реального, то ли кажущегося, — в щеке начало жарко покалывать. Лиза отпрянула, но щека продолжала гореть, и, как только двери лифта распахнулись, Лиза буквально кинулась в проем, обрадовавшись, что на площадке тоже не горит свет и Володя не сможет увидеть в темноте ее пылающую кожу.

— Господи, и тут закончилось электричество! — произнес ей в затылок Гриневич и подхватил Лизу за локоть.

— Ерунда! Уж здесь я и в кромешной тьме не заблужусь и в собственный замок всегда ключом попаду! — нарочито бодро сообщила Лиза и, решительно высвободив из Володиных пальцев локоть, направилась к двери.

Она сделала несколько шагов и…

В какой-то момент ей показалось, что вместо привычного подъездного кафеля у нее под ногами образовался скользкий-прескользкий лед. Или лужа киселя растеклась. Или масло разлилось, как у Булгакова, по вине неловкой Аннушки… Одна нога поехала вправо, другая влево, Лиза взмахнула руками, силясь сохранить равновесие, пакет с шашлыками шлепнулся на пол, сумка соскочила с плеча, больно ударив по ноге. Все это произошло в секунды, а следом, не удержав-таки равновесия, Лиза всем телом полетела вперед, вцепившись свободной от пакета рукой в падающие очки и с ужасом сознавая, что сейчас рухнет на пол и хорошо, если удастся спасти очки, — дорогие, на которые она специально копила, как, впрочем, и на изгаженный плащ.

Удивительно, но она действительно успела обо всем этом подумать — вот что значит скорость мысли, особенно перепуганной!

Гриневич подхватил ее в последнее мгновение. В то мгновение, когда Лиза уже готова была распластаться на полу и даже пробороздила коленкой по чему-то вязко-твердому, и очки все же выпали из ладони, но успели зацепиться дужкой за палец. Что-то, похожее на крылья, подхватило ее тело и взметнуло вверх, и этим «что-то» были конечно же руки, и Лиза повисла на них, крепко зажмурившись.

— Лиза, ты цела? — услышала она над своим ухом, открыла глаза и осторожно повернула голову на звук.

Она зависла над полом, а Володя стоял над ней в нелепо-согбенной позе, почти навалившись грудью ей на спину.

— Я цела, — с трудом выдавила Лиза, напяливая на нос чудом уцелевшие очки, и вдруг ощутила, что лежит грудью и животом на Володиных ладонях, и эти ладони слегка подрагивают, отчего и по груди, и по животу начинают бегать мурашки. — Я цела! — повторила она громко и заерзала, пытаясь высвободиться, распрямиться, принять вертикальное положение.

Господи, какая идиотская поза! И какая идиотская ситуация! Повалилась, как куль, и подхватили ее, как мешок, который за что схватили, за то и схватили, не разбираясь, за что можно, а за что нельзя, — лишь бы не развалился, и никакая труха из него не посыпалась.

— Осторожно, тут скользко, — сказал Гриневич и поставил Лизу на ноги. — И плохо видно.

Он переместил ладони на ее бока и легонько подтолкнул к двери. Лиза сделала шаг вперед, запнулась о лежащую на полу сумку, наступила на пакет с шашлыками и чуть было вновь не потеряла равновесие.

— Да что ж это такое! — произнесла она едва ли не с отчаянием.

— Сейчас откроем дверь, включим свет и разберемся, что это такое, — пообещал Гриневич, крепко обхватив одной рукой Лизу за талию, а другой поднимая сумку. — Где у тебя здесь ключи?

Сумка была скользкой и липкой, даже прикасаться к ней было противно, и Лиза осторожно, двумя пальцами, принялась расстегивать замок на боковом кармане, извлекая ключи. Затем она вставила их в замочную скважину, с силой толкнула дверь, буквально ввалилась в прихожую, и все это тесно прижимаясь к Володе.

Только когда зажегся свет, Гриневич убрал руки, и Лизе показалось, будто с нее сняли тяжелый обруч. Или не тяжелый, а просто такой… от которого совершенно невозможно было нормально дышать, но от которого вовсе не хотелось освобождаться.

Бред, нелепость и глупость!

Лиза сердито посмотрела на Гриневича и тут же устыдилась своего взгляда. Ну что это такое?! Человек, можно сказать, не дал ей разбиться, а она еще смеет хмуриться! Экая недотрога нашлась — руками ее похватали! А всем телом в грязь? А физиономию в кровь? А дорогие очки вдребезги? Это лучше?

Гриневич, однако, никакого ее взгляда не заметил. Он сидел на корточках к ней спиной и внимательно изучал пол около двери. Свет из прихожей широкой струей разливался по лестничной площадке.

— Вот это да-а-а… — протянул Володя, поводил пальцем по кафелю, разогнулся и покачал головой. — Да тут подсолнечное масло разлили.

— Масло? — изумилась Лиза.

— Именно. — Чистой рукой Володя выудил из кармана носовой платок и принялся им вытирать испачканные о пол и сумку пальцы.

— Откуда оно здесь? Кто-то уронил бутылку?

Лизе вдруг вновь вспомнилась Булгаковская Аннушка, от неловкости которой лишился своей головы товарищ Берлиоз, и ее аж передернуло. Что за дурацкие ассоциации! Во уж впрямь, учительница литературы!