Двойка по поведению

Майор появился в квартире Казика действительно в форме, но, естественно, не парадной, а самой что ни на есть повседневной, причем изрядно поношенной. Однако усы и впрямь пушились, причем с эдакой горделивостью, из чего Аркадий Михайлович сделал вывод: Борис Борисович пребывает в очень даже бодром настроении. Казику всегда казалось, что усы, единственная нормальная растительность не только на лице, но и на голове Орехова, каким-то удивительным образом передают настроение своего хозяина. Они могли спокойно лежать на щеках, гневно дыбиться, уныло висеть, растерянно топорщиться и, разумеется, горделиво пушиться.

— У вас явно хорошие новости, — констатировал Казик, препровождая майора на кухню.

Орехов хмыкнул и тут же сообщил:

— Я есть не хочу. Только что наелся.

Это уже само по себе можно было считать новостью, поскольку вечно замотанный майор, попадая в дом Казика, от еды никогда не отказывался.

— И ничего вкусненького не желаете? — недоверчиво поинтересовался Аркадий Михайлович.

— Это вы всегда желаете. А у меня желудок не резиновый. — Орехов похлопал себя по животу.

— Я тоже не всегда, что уж вы так. Прямо как моя Софочка.

— Не буди лихо, пока оно тихо, — предупредил майор.

— Ой! — всплеснул руками Казик. — Софочка сегодня уже звонила. Я уже отчитался.

— В очередной раз наврали про тертую морковку и капустные котлетки?

— Естественно!

— Но ваша сестрица вам в очередной раз не поверила?

— Разумеется!

— И долго эти ваши игрища будут продолжаться?

— Всю жизнь! — заверил Казик.

— Цирк! — развел руками Орехов.

— А что делать? — ответствовал Аркадий Михайлович с усмешкой и, развернувшись на пороге кухни, подтолкнул майора в сторону гостиной.

Майор, однако, гостиную проигнорировал со словами:

— Мне на вашей кухне больше нравится. Даже когда я сыт.

И уселся на давно облюбованное место в торце стола.

Казик пристроился рядом, вопросительно уставившись на Орехова. «Светская беседа» закончилась, пора было переходить к деловому разговору.

— У вас явно хорошие вести, дорогой Борис Борисович, — повторил Казик с лучезарной улыбкой. — Я прямо-таки носом чую.

И постучал указательным пальцем по кончику своего могучего шнобеля.

— Ну… ваш нос, дорогой Аркадий Михайлович, просто национальное достояние, я бы даже сказал, интернациональное, — в тон ему проговорил Орехов и уже серьезно продолжил: — Есть новости, причем весьма любопытные. Уж мой Славка постарался! — Майор горделиво повел усами, словно приходился старшему лейтенанту Лебедкину отцом родным, что в некотором смысле было истиной правдой. — Вот слушайте, а потом я вам скажу, зачем вы мне понадобились.

— Я весь внимание, — поудобнее умастился на стуле Казик.

— Про общение с женой нашего бывшего замначальника ГИБДД я вам рассказывал…

— Да-да, — покивал Аркадий Михайлович. — И про то, что вы Славу намереваетесь в это славное ведомство отправить, говорили тоже. Догадываюсь, сходил он туда не без пользы.

— Правильно догадываетесь. Так вот, не стану утверждать, что его расспросам сильно обрадовались, но ребята сами волну вокруг учительницы подняли, памятью о боевом товарище трясли, так что пришлось им Лебедкину отрабатывать. У меня эта ночь, с 24-го на 25-е июня, о которой жена Пирогова говорила, занозой застряла. Чего вдруг Галина Антоновна к своему братцу кинулась? Уж явно, не трубу у нее в квартире прорвало.

— Это очевидно, — заметил Казик. — Хотя могло и трубу… А у нас пока аварийную бригаду вызовешь, да еще дождешься…

— В общем, — прервал пустые разглагольствования Орехов, — я сообразил: что-то случилось по ведомству Николая Антоновича. Причем что-то такое, отчего учительша сильно всполошилась. Вот я и велел Лебедкину первым делом проверить сводку за ту ночь.

— И Слава нашел нечто любопытное?