Двойная ложь

Наконец состав заметно снизил скорость, начался длинный подъем на холм; Тайлеру показалось, что скорость упала, по меньшей мере, вдвое. Он поглубже засунул мобильник в нагрудный карман, надеясь, что аппарат не пострадает при прыжке. Кто знает, если попытка закончится переломом ноги, возможно, телефон окажется единственной возможностью спастись.

Перед решающим шагом он подумал о Нелл, о том, как ему хотелось побыть с ней подольше; вспомнил поезд, сошедший с рельсов неподалеку от Терре-Хот, Гарри Уэллса. Затем, левой рукой крепко держась за лестницу, левой ногой стоя на ступеньке, бросил тело вперед, пытаясь достать до поручня. Он промахнулся и закачался, как дверь на петлях, повиснув над мелькающим внизу железнодорожным полотном. Его ударило о борт вагона, но непослушные пальцы нащупали спасительный поручень, и он намертво вцепился в ледяной металл. Медленно разжав пальцы левой руки, он оттолкнулся ногой и оказался сбоку вагона.

Тайлер согнул ноги в коленях, бросил взгляд по ходу движения поезда и прыгнул, оттолкнувшись от борта, как стартующий спортсмен от бортика в заплыве на спине.

Та-дах, та-даххх… Та-дах, та-даххх…

Он упал на промерзшую землю и покатился с насыпи. Его несколько раз перевернуло, затем ударило обо что-то твердое, подбросило напоследок, занесло в куст ежевики, расцарапавший кожу.

Тайлер замер, чувствуя боль каждой клеткой тела. Поблагодарив Бога за помощь, он облегченно вздохнул и занялся проверкой суставов и конечностей: все ли действует, нет ли серьезных неисправностей.

Руки и ноги подчинялись и, несмотря на боль, двигались. Похоже, обошлось.

Состав стучал мимо — та-дах, та-дах… та-дах, та-даххх…

Тайлер не имел ни малейшего представления, где находится, но точно знал, куда ему нужно попасть.

Глава 22

— Ты фотограф? — спросил Альварес.

— Я голодающий художник. Просто надо же с чего-то начинать.

В первый свой приход в ее квартиру он не обратил внимания на обстановку. Слишком велика была усталость, слишком поглощен он был этой взмокшей чувственной женщиной, которую привез домой из танцевального клуба в четыре часа утра. Сейчас же черно-белые фотографии нью-йоркских бездомных, подземных переходов, таксистов и уличных торговцев поразили его своей проникновенной искренностью. У Джиллиан был явный талант. Небольшая квартирка в пентхаузе была забита книгами в мягких обложках. Немногочисленные предметы мебели, выпрошенные или позаимствованные, при всей своей разнородности радовали глаз и свидетельствовали о способности хозяйки умело соединить современность с античностью.

Джиллиан, открыв дверь, сначала была потрясена, затем первоначальный шок уступил место показному безразличию:

— Ты ушел, не сказав ни слова. Я думала… — Она оборвала себя и отвернулась, не желая показывать выступившие слезы. Джиллиан жестом пригласила Альвареса пройти и заперла дверь на все четыре замка. — Сама не знаю, что делаю, — призналась она, недовольная собой. — Твоя жена и дети… Когда ты впервые появился в ресторане, мне показалось, что я испытываю жалость. А потом — проведенная вместе ночь, и я почувствовала что-то другое, совсем другое. А теперь? Вообще не знаю, что думать.

Она рухнула на кровать в эмоциональном измождении. Альварес стоял в нескольких футах от нее. Он надеялся на искру, на связь. Встретился же с растерянностью, даже отчаянием, понимая, что не имеет ни опыта, ни знаний, чтобы справиться с ситуацией. Их взгляды встретились.

— Не думаю, чтобы ты поняла, — сказал он.

— Поняла что? Мы переспали. Получили удовольствие. Правильно? Но если ты вернулся за новой порцией…

— Нет! — воскликнул Альварес.

— Кто ты? Чем ты на самом деле занимаешься?

Он бросил взгляд на дверь, подумывая о том, чтобы уйти прямо сейчас, зная, что так и следует поступить. Но, вопреки своему желанию, сделал шаг вперед и сел рядом с ней.

— Они убили мою семью, — заговорил Альварес. — По их словам, это была случайность. На самом деле, всему виной жадность и преступная халатность. А они во всем обвинили жену.

— Ты солгал мне.

— Да, — согласился Альварес и добавил. — Но не во всем.

Повисла продолжительная пауза.

— И что сейчас? — спросила Джиллиан.

Альварес рассказал ей о том, что случилось на железнодорожном переезде, о том, что, по его убеждению, ни предупредительный сигнал, ни шлагбаум не работали, о том, что ему не дают высказать свое мнение.

— Когда теряешь ребенка, — говорил он тусклым голосом, — когда теряешь двоих детей, это трудно объяснить кому-то постороннему. Ты просыпаешься с этим, ты с этим живешь, из-за этого ты можешь умереть. Должно ли мне быть стыдно, что я не испытываю тех же чувств к погибшей жене? Да, мне ее не хватает, но я мирюсь с потерей жены, — но не со смертью детей.

— Думаю, тебе лучше уйти, — твердо произнесла она.

— Это очень сложно, — продолжал Альварес.

— Надо было сказать мне сразу, — грустно заметила Джиллиан.

Он едва заметно покачал головой, осознавая, что даже самому себе не может объяснить происходящее; иллюзорное ощущение близости с Джиллиан разбилось вдребезги.