Двойная жизнь Алисы

Если я выйду за него замуж, это послужит Братцу Кролику хорошим уроком. Илюшке это тоже послужит уроком: после свадьбы он окажется не шалым молодоженом, как он воображает, а солидным человеком на пороге юбилея свадьбы. Мы вместе со школы.

Илюшка наконец-то закончил возиться с айфоном, протянул мне телефон со словами: «Держи, теперь у тебя все здесь — и Фейсбук, и почта», — и тут пришло письмо.

Можно было прочитать потом, но я заглянула одним глазом. Рахиль писала: «Приходил папа, молча сидел и смотрел печальными глазами. До аварии у меня было трое мужчин, а теперь всего один… Грущу».

Разве можно не ответить сразу, когда человек грустит?

Дорогая Рахиль,

частичка меня осталась в 60-х годах (а также в 50-х), но мировоззрение мое родом из настоящего времени.

Поэтому я… Я имею в виду, что… Не знаю, как сказать, что я имею в виду.

Раньше мне бы в голову ничего подобного не пришло, а теперь, когда на каждом шагу… Хорошо, я скажу прямо: если у вас было «трое мужчин» одновременно — это как вам нравится. Но если среди них ваш папа, если у вас с вашим папой… черт, Рахиль, я хочу сказать, что я ваш друг, и если ваш папа вас обижает, то вы можете всем со мной поделиться. Уффф!

Ваша Алиса.

Дорогая Алиса,

не волнуйтесь, я идиотка! Я просто неудачно выразилась!

Я имела в виду, что до аварии в моей жизни были люди, которые мне дороги: мой папа, мой отец (пусть я не знаю, где он живет, в Израиле или Америке, и даже жив ли он вообще, но в моей душе он живет) и Он. Он старше меня на год, увлекается театром на сцене (ставит в школе какие-то свои пьесы) и в жизни. Для него вообще вся жизнь — перформанс.

Мы с ним были вместе всего один раз: в сентябре случайно встретились на Невском (я за ним следила). Полчаса погуляли. Он предложил, чтобы мы взялись за руки крест-накрест и как будто катились на коньках по Невскому. Нужно было катиться с сосредоточенными, серьезными лицами, в этом весь смысл перформанса.

Мы «заехали» в «Елисеевский», стояли в очереди в кондитерский отдел, притоптывая, как будто отогреваемся с мороза, он озабоченно говорил: «Ты не отморозила нос? Давай я потру» — и тер мне нос и щеки.

И вдруг! Упал на колени! Вы подумали, что стал признаваться мне в любви? Упал на колени и стал умолять, чтобы я купила ему пирожное. Это был перформанс… А потом встал и как ни в чем не бывало сказал продавщице: «Дайте мне все, что у вас есть голубого цвета. Мне нужны голубые еды». Голубого нашлось только печенье «макарони».

На улице Он признался, что не сам придумал голубые еды, а это кто-то из обэриутов[3]. Я-то не дура, чтобы спрашивать, кто именно, я потом посмотрела в Интернете: Хармс падал на колени в кондитерской, гулял по Невскому то с цветком в ширинке, то с ножкой от стола, и вокруг все говорили, что он сбежал из сумасшедшего дома. А голубые еды просил в магазине поэт Введенский[4].

Мне безумно нравится, что Он такой артистичный, рядом с ним мир совсем другой.

Он предложил встретиться вечером, но я отказалась, была слишком счастлива, чтобы узнавать, что будет дальше. А дальше — я стала инвалидом. Теперь-то неизвестно, когда я хотя бы просто увижу его… возможно, что никогда. Что касается моего отца, то я раньше думала его найти, но теперь он потерян для меня: что может сделать прикованный к постели инвалид, за которым внимательно наблюдает мама?

Таким образом, из троих важных для меня мужчин остался один. Вот и все. Но спасибо за предложение «всем поделиться». А вы что подумали?.. Ха-ха. Мне кажется, что случаев настоящего сексуального домогательства в семье или от учителей в школе гораздо меньше, чем об этом говорят.

Теперь я нахально спрошу: сколько у вас было мужчин? Вы сами разрешили мне лезть в интимное.

Ваша Рахиль.

Дорогая Рахиль,

интимное — это мысли и чувства, а вовсе не мужчины. Что именно вас интересует: сколько мужчин было вообще, или перечислить тех, которые что-то для меня значили?

Всегда должно быть трое мужчин: потеряете одного, двое смогут рассмешить вас своим соперничеством. Больше не нужно, — сутолока и оперетта.

Мне грустно: муж от меня ушел, и я собираюсь утопиться… ошибка клавиатуры — утешаться, наблюдая соперничество двоих оставшихся.

Где я собираюсь утешаться? В корпусе Бенуа, на выставке «Ученики Петрова-Водкина». Алиса Порет, под картиной которой вы лежите, была ученицей Петрова-Водкина[5]. Буду ходить по выставке и думать, что никто не знает тайну их с Глебовой знаменитой картины, а я знаю… Мне кажется, это меня утешит. Я люблю тайны, люблю знать то, что никто не знает.

Ваша Алиса.

Не знаю, кого я не люблю больше — детей или подростков! Детей не люблю больше. Хотя подростки совсем уж невыносимы: прыщавые, ненавидят мать, или отца, или обоих, умничают, а сами думают только о сексе.