Двойная звезда

В двойном ускорении в общем-то нет ничего страшного, особенно, если тело плавает в жидкости. Пленка, прикрывавшая «пресс» сверху, постепенно натягивалась, защищая каждый дюйм моего тела; я ощущал тяжесть и небольшое затруднение дыхания. Вы, конечно, слышали эти истории про пилотов, которые при десятикратном ускорении еще ухитрялись управляться с кораблем, и у меня нет сомнений в том, что все это правда но даже двойное ускорение в «прессе для яблок» делает человека вялым и неспособным двигаться.

Только через некоторое время я понял, что голос из динамика в потолке обращается ко мне:

— Лоренцо! Как вы себя чувствуете, дружище?

— Все в порядке.

Мне потребовалось усилие, чтобы вздохнуть.

— Сколько же это продлится?

— Около двух дней.

Видно, я застонал, потому что Дэк рассмеялся.

— Держитесь, дружище! Когда я первый раз летел на Марс, полет занял тридцать семь недель, причем все время мы пробыли в невесомости на эллиптической орбите. По мне, сейчас у нас просто увеселительная прогулка — всего пара дней при двойной тяжести, да еще некоторое время при одном «же» во время торможения. Да с вас просто деньги надо брать за это!

Я начал было излагать ему, что думаю по поводу его сомнительного чувства юмора, да вовремя вспомнил, что рядом со мной находится леди. Папа говаривал, бывало, что женщина может простить многое, вплоть до оскорбления действием, но ее очень легко смертельно обидеть словом. Прекрасная половина человеческого рода в этом отношении очень чувствительна — что довольно странно, если принять во внимание их крайнюю практичность в остальных вопросах. Во всяком случае, с тех пор как тыльная сторона ладони моего отца разбила мне в кровь губы, с них никогда не срывалось грубое слово, если оно могло достигнуть ушей женщины. Отец мог бы, наверное, соперничать с самим профессором Павловым в выработке условных рефлексов.

Тут Дэк заговорил вновь:

— Пенни! Ты здесь, моя милая?

— Да, капитан, — ответила девушка, лежащая рядом со мной.

— О’кэй. Тогда можешь приступить к домашнему заданию. Я присоединяюсь к вам, как только закончу все дела в рубке.

— Хорошо, капитан, — она повернула голову и сказала мягким, хрипловатым контральто: — Доктор Кэпек хочет, чтобы вы просто расслабились и в течение нескольких часов просмотрели пленки. А я буду отвечать на возможные вопросы.

Я вздохнул:

— Слава тебе, господи. Наконец-то хоть один человек готов отвечать на вопросы!

Она ничего не сказала, а с некоторым усилием подняла руку и тронула какой-то переключатель. Свет в помещении погас, и перед моими глазами возникло озвученное стереоизображение. Я сразу узнал того, кто был в центре — как узнал бы его, впрочем, и любой из миллиардов подданных Империи — и только тут я понял, как грубо и жестоко Дэк Бродбент провел меня.

Это был Бонфорт.

Тот самый Бонфорт, я имею в виду — Достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший Верховный Министр, глава Лояльной оппозиции и глава коалиции Экспансионистов — наиболее любимый (и наиболее ненавистный) человек во всей Солнечной системе.

Мое пораженное сознание заметалось в поисках разгадки, и, наконец, пришло к единственному, как мне показалось, логическому выводу. Бонфорт пережил три попытки покушения — по меньшей мере, так утверждали средства массовой информации. По крайней мере, два раза из трех он спасался просто чудом. А если предположить, что никакого чуда не было? Может быть, все они были успешными — просто милый старый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?

Таким образом можно перевести кучу актеров.

Глава 3

Я никогда не лез в политику. Отец всегда предупреждал меня: «Держись от этого подальше, Ларри. Известность, которая приобретается таким путем, — нехорошая известность. Простой народ ее не любит». Я никогда не участвовал в голосовании — даже после того, как была принята поправка 98-го года, дававшая возможность голосовать людям кочевых профессий (к которым, естественно, относилась и моя).

Тем не менее, если у меня и были какие-либо политические склонности, то уж никак не к Бонфорту. Я считал его опасным человеком и, вполне возможно, предателем человеческой расы.

Поэтому мысль о том, что меня должны убить вместо него, как бы это выразиться, — была мне неприятна.

Но зато: КАКАЯ РОЛЬ!

Как-то раз мне довелось играть главную роль в «Л’Эгло», да еще дважды я играл Цезаря в пьесах, заслуживающих этого названия. Но сыграть такую роль в жизни — что ж, теперь я могу понять, как один человек ложится вместо другого под гильотину — только ради того, чтобы на несколько мгновений получить возможность сыграть совершенно исключительную роль, подлинное произведение искусства.