Читаем Двойничество полностью

Соседи Венички по вагону всплывают в его сознании только парами, и все они похожи на Фому и Ерему, которые бьют друг другу челом неведомо о чем. Это парочка, состоящая из "тупого-тупого в телогрейке" и "умногоумного в коверкотовом пальто". Другая пара: "...он и она. Они сидят по разным сторонам вагона, у противоположных окон, и явно не знакомы друг с другом. Но при всем том - до странности похожи: он в жакетке, и она - в жакетке; он в коричневом берете и при усах, и она - при усах и в коричневом берете<...> Удивительная похожесть, и оба то и дело рассматривают друг дружку с интересом и гневом..."70 Третья парочка - два совершеннейших кретина - дедушка и внучек. Все эти персонажи вместе с главным героем каждый по-своему ищут обетованную землю, но все они в итоге, напившись, засыпают, а потом исчезают "во тьме внешней": "ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже"71.

Когда герой просыпается в пустом вагоне, а потом идет по Москве, он не встречает ни единого человека, кроме призраков и чудовищ ( Сфинкс, Митридат в соплях и с ножом, женщина в черном, камердинер Петр). Но даже в бредовых видениях Веничку преследуют двойники, которые, идя вроде бы в разные стороны, вместе удаляются прочь, в сторону от утопии к страшному концу. Таковы Минин и Пожарский из последней загадки живодера-сфинкса. Естественно, Минин и Пожарский пьяны, они идут навстречу друг другу, но каждый убежден, что идет в Петушки. Но, как и Веничка, оба попадают на Курский вокзал. Образ Пожарского возникает и в предпоследней главе поэмы. Преследуемый убийцами герой с Красной площади бежит в ту сторону, "куда смотрел князь Дмитрий Пожарский", но находит там не спасение, а безвозвратную гибель.72

Таким образом, на рубеже 60-70-ых годов ХХ века агония империи, потеря духовной ориентации и смысла существования воплотились в традиционных формах русского двойничества. Загадка Сфинкса - загадка о человеке. Человек у В.Ерофеева не имеет выбора, лишен субъектности и уникальности. Он всего лишь часть обреченного социума.

Чистые формы двойничества в реальной художественной практике встречаются относительно редко. Любое произведение представляет собой творческий диалог со всей предшествующей да и последующей культурой. Обычно мы имеем дело с диффузными вариантами двойничества. Примеры этой диффузии будут рассмотрены в последующих главах.

<p>Глава четвертая.</p><p>СТИЛЕВАЯ ИГРА С ДВОЙНИЧЕСТВОМ</p><p>В "ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ПОССОРИЛСЯ</p><p>ИВАН ИВАНОВИЧ С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ".</p>

"Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" Н.В.Гоголя можно рассматривать как яркий пример "русского типа" двойничества в классической литературе. Структурная "чистота" "близнечной" модели проявляется на фоне традиций русской демократической литературы XVII века и мощного стилевого влияния украинского барокко.

Первая глава повести призвана выполнить дейктическую функцию. Другими словами, эта глава, представляя основных персонажей повести, указывает на то, что далее последует некое литературное произведение, развернется некая история, хотя в самой этой главе нет даже и намека на сюжетный конфликт.73 Первая глава под названием "Иван Иванович и Иван Никифорович" не только настраивает читателя на восприятие истории, но и подсказывает ему художественный код произведения.

Персонажи атрибутируются по внешним признакам. Все эти признаки как бы обозначают место человека в мире вещей, понятий и обычаев. Сначала перед нами характеристика Ивана Ивановича. Не трудно заметить, что описательные "виньетки" внутри себя как бы содержат "мини-сюжет", который обеспечивает баланс динамики и статики. Например, пассаж о "славной бекеше" включает в себя фабулу об Агафье Федосеевне, которая еще "не ездила в Киев" и "откусила ухо у заседателя". В следующем абзаце, где описывается дом и сад Ивана Ивановича, таким фабульным элементом становится рассказ о привычке героя отдыхать в одной рубашке под навесом. В рассуждении о семейном положении Ивана Ивановича фабульность связана с повествованием о наделении детей Гапки гостинцами. Однако это "действие" как бы вязнет в описаниях, которые напоминают жанровую живопись. Неслучайно Гоголь использует настоящее время, а точнее настоящее неопределенное, которое в русском языке выражается несовершенным видом. Создается ощущение устойчивости, повторяемости однообразно пестрого бытия. Конечно, временные параметры присутствуют в описаниях первой главы. Например: "Он сшил ее тогда еще, когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев"74; или: "Боже, как летит время! Уже тогда прошло более десяти лет, как он овдовел" (341).

Время в повести имманентно течению жизни в Миргороде. Точка отсчета не внешняя, а внутренняя. В качестве доказательства можно продолжить цитирование фрагмента о вдовстве Ивана Ивановича: "Детей у него не было. У Гапки ЕСТЬ ( выделено нами - С.А., И.С.) дети и бегают часто по двору" (341).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология