Читаем Двойничество полностью

Двойники и у Достоевского, и у Бунина противостоят окружающему социуму и воплощают новое, не укладывающееся в рамки господствующих стереотипов мироотношение. Двойники у обоих писателей обладают личностным суверенитетом. Они в определенном смысле скандальозны, имеют высокие претензии и амбиции. И Бунин, и Достоевский, каждый посвоему, показывают тщету личностного усилия, даже подвига изменить русскую жизнь. Женщина, символизирующая эту жизнь, жертвы двойников в конечном итоге не приемлет. Однако эсхатологические мотивы, связанные отчасти и с крахом иллюзий двойников, у Достоевского и Бунина реализуются по-разному.

Здесь необходимо обратить внимание на "третьего претендента" на героиню. У Достоевского это Ганя Иволгин, у Бунина - Дениска. Между этими персонажами можно обнаружить немало общего. И Ганя, и Дениска в человеческом плане незначительны, даже мелки. Обоим свойственны меркантильность и прагматизм. Однако в "Идиоте" "третий" претендент сюжетно реализуется как "первый", в какой-то степени исходный, и отвергается героиней уже в первой части. Ганя и не собирается спасать Настасью Филипповну, а пытается ее использовать для утверждения в свете. С образом Гани в роман входит, обозначенная во второй части произведения Лебедевым, тема "меры и расчета", тема апокалипсиса, распада человеческих связей. Мир спасти некому. Показательно, что после ухода из этого мира Рогожина и Мышкина, после гибели Настасьи Филипповны, "круг" героев романа распадается. В эпилоге каждый оказывается наедине со своей судьбой.

Таким образом, эсхатологизм у Достоевского - реальное состояние мира. Неслучайно пространство романа связано с Петербургом, который в тексте русской культуры ассоциируется с мотивом бездны и конца света. В отличие от Гани, Дениска органически входит в обрядовое пространство деревни. Ритуал оказывается выше его беспомощных и жалких личностных амбиций, принимается им как безусловная данность. Поэтому финал "Деревни" не разъединяет, а объединяет ее многочисленных персонажей, сливая их в некое природно-родовое тело. Мир у Бунина не гибнет, а готовится к возрождению. Хаос, воплощенный в образе снежной бури, свидетельствует не о распаде, а о предрождении. Космос и хаос пребывают в состоянии вечного обращения. Эсхатология в любой момент может превратиться в космогонию.

Апокалиптические настроения, связанные с темой безвозвратной гибели, остаются в сознании двойников - братьев Красовых. В начале ХХ века Бунин обращается к пространству деревни, к ее бессознательной ритуальной жизни, как бы отвечая на вопрос Достоевского о спасении. Если Достоевский констатирует катастрофическое состояние мира, спасти который не может никто, то Бунин обращается к древним мифопоэтическим мотивам, чтобы провозгласить идею самоспасения, самовозрождения мира. У Достоевского мир "завязан" на личность, у Бунина мир от личности отделен. У Достоевского трагедия личности влечет за собой гибель мира, у Бунина личность остается один на один со своими страхами и поисками.

Двойники и у Бунина, и у Достоевского подчеркивают типичность, массовость обозначенной проблемы, поскольку они моделируют социум. Русская близнечная модель, в отличие от антагонистического двойничества, воспроизводит однородный социум, в том смысле, что судьба двойников едина, независимо от их "розных примет" субъективных мотивов и целей их деятельности.

У Достоевского мир распадается и гибнет в результате деятельности каждого субъекта, у Бунина в мире, существующем как природно-родовое целое, трагически обречена каждая личность. Трагизм Бунина отчасти напоминает трагизм Кафки, когда субъект превращается в объект самодостаточной, необъяснимой, неуправляемой жизни мира.

<p>Глава шестая</p><p>ДВОЙНИЧЕСТВО КАК ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КОД РОМАНА</p><p>В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"</p>

Роман В.Набокова "Отчаяние" был опубликован в самом начале тридцатых годов. Мотив двойников фактически организует здесь всю художественную систему. Эта традиционная, расхожая структура, ставшая достоянием массовой литературы, излюбленная активно функционирующими с конца девятнадцатого века детективными жанрами с привкусом бульварной мистики и кичевой мелодрамы, отрефлексирована в романе В.Набокова как элемент художественного языка. В романе четко выделяются два сюжета. Первый сюжет, который доминирует и поглощает второй, представляет собой процесс сочинения романа. Автором этого романа выступает русский эмигрант, немец по отцу, живущий в Берлине. Задача Германа - создать произведение, в котором были бы сломаны все стереотипы письма, разрушены повествовательные конвенции. Заурядный в повседневной жизни, Герман внутренне ощущает себя гением. Он стремится создать небывалое,  сверхоригинальное творение, способное поразить некого читателя, к которому он постоянно апеллирует.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология