Двойник китайского императора

Если бы Тилляходжаев не посвятил свою жизнь партийной карьере, из него, наверное, мог получить-ся писатель, весьма оригинально мыслящий, а глав-ное, не ординарно излагающий мысли, восточный Кафка, так сказать. Почти час он говорил наедине с Махмудовым, ходил словесными кругами (из крес-ла он почти никогда не вставал, знал, в чем сила его), поднимая и снижая тональность разговора, нагнетая страх и оставляя порою заметную щель -- лазейку для жертвы. Что удивительно -- он несколько раз брал в руки личное дело Пулата Муминовича, даже демонстративно листал его, делая там какие-то пометки толстым синим карандашом, на сталинский манер, но ни разу не сказал конкретно, в чем обвиняется секретарь райкома. Не сказал ни слова о его отце, расстрелянном как враг народа, ни о том, что он фактически живет по чужим документам и скрыл от партии свое социальное происхождение, хотя знал, кто он, чей сын. Ни словом не вспомнил о золоте, о садовнике Хамракуле-ака, о его бывшем тесте Иноятове, поддерживавшем его в начале пар-тийной карьеры.

Но трудно было сумбурную, эмоциональную речь назвать бессмысленной, хотя, как упоминалось, он не ставил прямо в укор ни один поступок, ни один факт, и даже намеки, от которых холодела душа и становилось не по себе, казались абстрактными. Он делал вид, что держит под рентгеном всю прошлую жизнь Пулата Муминовича, и пытался внушить мысль о своем всесилии, о том, что в его возмож-ностях проанализировать до мелочей каждый про-житый день Махмудова, -- словом, бесовщина какая-то -- тяжело устоять под таким напором...

Впрочем, изнемогал, сохранял из последних сил волю не только Пулат Муминович -- устал кружить, набрасывать сети с разными ячейками на собесед-ника и сам властолюбивый хозяин кабинета, устал и держать ногу на звонке под столом, потому что много раз ему казалось: вот сейчас Махмудов должен сорваться с места и упасть на зловеще знаменитый красный ковер или хотя бы начать молить о пощаде.

Но всякий раз, когда Наполеон, казалось, праз-дновал победу, ибо никто прежде не выдерживал его умело выстроенных психологических атак, не-возмутимый Махмудов хранил молчание, ждал, хо-тел узнать, в чем же его обвиняют.

"Крепкий орешек", -- подумал секретарь обкома и решил на всякий случай напугать основательно. Да-вая понять, что аудиенция окончена, на прощание сказал:

-- Надеюсь, вы поняли вину перед партией, и я со всей свойственной мне принципиальностью считаю, что вам в ней не место. Однако такой вопрос я один не решаю, но уверен: бюро обкома не только поддержит мое предложение, но и пойдет дальше -- возбудит против вас уголовное дело. Чтобы впредь другим было неповадно пачкать чистоту рядов партии, в ней нет места протекционизму, в ней все равны -- ни родство, ни влиятельные связи, ни старые заслуги не спасут.

Когда Пулат Муминович, не попрощавшись, мол-ча уходил из кабинета, у самой двери его еще раз достал голос Тилляходжаева:

-- И будьте добры, не покидайте Заркент в бли-жайшие два дня -- я не собираюсь откладывать ваш вопрос в долгий ящик.

Он откидывает голову на высокую спинку кресла, закрывает глаза и мягко массирует надбровные ду-ги -- такую гимнастику лица посоветовал ему один ученый человек. Нарождающаяся головная боль бы-стро проходит. То ли действительно массаж подей-ствовал, то ли оттого, что вспомнил Шарофат.

-- Шарофат... -- говорит он вслух, нараспев, и ли-цо его расплывается в довольной улыбке. -- Цветок мой прекрасный, самое дорогое мое сокровище, -шепчет он страстно и довольно-таки громко, забы-вая, что находится на службе. Мысли о Шарофат, о предстоящем свидании уносят его из обкомовского кабинета.

Шарофат -- младшая сестра его жены, она моложе Халимы на восемь лет. Женился Наполеон, по во-сточным понятиям, поздно, почти в тридцать, -бил-ся за место под солнцем, то есть за кресло. Самый видный жених в районе -- это о нем, и выбор имел ханский -- каждая семья мечтала породниться с Тилляходжаевыми. Коммунизм, социализм или еще ка-кая форма государственности была или будет -- не имеет значения: люди в округе знали и знают -Тилляходжаевы всегда Тилляходжаевы, белая кость, роднись с ними -- не пропадешь. Оттого, несмотря на свой неказистый рост, он взял красавицу из красавиц Халиму Касымову. "Такая пери раз в сто лет в округе рождается", -говорили аксакалы, за-нимающие красный угол в чайхане. Какие орлы убивались по ней в округе да и в Ташкенте, где она училась!

Только два курса университета успела закончить Халима -- больше просвещенный и облеченный вла-стью муж не позволил, считая, что для жены и двух курсов много.

В кого пошли три дочери рядового бухгалтера Касымова из райсобеса -великая тайна природы, потому что и отец, и мать ни красотой, ни статью особо не отличались, а девочки у них -- глаз не отвести!

И старшая сестра Халимы -- Дилором, когда учи-лась в Ташкенте, вышла замуж за хорошего человека и жила теперь в столице -- муж ее крупным ученым стал.