Двойное дно

С одноклассницей мы на том и раздружились (а перед тем славно «ловили шпионов» – выследили какую-то показавшуюся нам подозрительной компанию явно бардачного свойства; в процессе слежки позвонили к ним в дверь и сообщили, будто собираем металлолом. Приобалдевший гуляка вынес нам чугунный утюг – и это окончательно убедило нас в том, что мы имеем дело с агентурной сетью; одноклассница эта, впрочем, оставшись верной призванию, впоследствии поступила на службу в органы), 21 августа 1969 года – в первую годовщину ввода наших войск в Чехословакию – я в состоянии сильного алкогольного опьянения сорвал на Аничковом мосту какой-то флажок и с криком «Свободу чехам!» прошел с ним метров сто по Невскому – до первой открытой подворотни, где располагались кинотеатр «Знание» и милицейский пикет, в котором мне впоследствии не раз доводилось бывать. На сей раз, однако, все обошлось: я бросил флажок прямо к дверям пикета и отправился «ходом ноги» дальше. Видевший все это мой друг почему-то разулся, босиком помчался ко мне домой и огорошил мать: «Вити нет дома? Значит, его арестовали!» А ведь действительно могли арестовать – и стал бы я тогда диссидентом.

Из песни слова не выкинешь. В 1981 году я просидел у своей законной жены (тогда мы уже жили врозь) за бутылкой полночи с какой-то парой, прибывшей из Чехословакии. Супруги затем вернулись на родину и уже оттуда прислали моей жене открытку, причем по месту работы – в Мухинское училище. И там, наряду с прочим, значилось: «Мы долго спорили и в конце концов пришли к выводу, что твой муж прав: в 1968 году нам следовало оказать вооруженное сопротивление». И опять-таки это не имело для меня ровным счетом никаких последствий.

А вот 21 августа 1968 года и чуть позже я, пожалуй, действительно струсил. Накурившись днем плана (как правило, я не подкуривал, а пил, но тут – в этот роковой день – встретил Ефима Славинского, впоследствии за наркоту и севшего, и принял его «сценарий»), я ночью написал в один присест три стихотворения, каждое из которых – пойди оно по рукам, а они вполне могли пойти по рукам – означало тюремный срок. Написал – и струсил пустить, прочитав лишь нескольким близким друзьям.

Даже не то что струсил – меня как бы заранее охолонил внутренний голос, насмешливо произнесший: «Топоров спекулирует на политической теме». То есть если ты поэт, то пиши про птичек, а если пишешь про Чехословакию, то ты как бы не совсем поэт. Но единожды солгавший, кто тебе поверит, – а я не уверен, что в тот раз самому себе все-таки не солгал. Так или иначе, этот опыт стал для меня основополагающим: отныне печатать свои стихи без стихов о Чехословакии представлялось мне невозможным, а напечатать стихи о Чехословакии было нельзя по определению, следовательно, я навсегда оставил мысль о публикации собственных стихов.

Вот первое и, пожалуй, лучшее из этих стихотворений:

Советские войска в седьмом часу утра
Победоносно взяли город Прага.
Пока я спал, как гетевский сурок,
Пока я дрых на одиноком ложе,
Пока свой фестивальный трипперок
Залечивал посланец молодежи,
Пока решался экстренный вопрос —
Быть иль не быть всемирной телесети, —
Страна пошла, как поезд, под откос,
И плакали разбуженные дети.
Мир без вранья – как труп без воронья.
Нет, человек не зверь – тот разумеет,
Что жизнь есть, что свобода, что дороже
Ему, его потомкам и теням
Погибших в схватке. Зверь дерется насмерть.
Мы разучились. Город без потерь.
Страна без слез. Народ без сожалений.
И лишь один – священник или враль —
Рассказывает: был в Ерусалиме
Подобный случай. Бог наслал чуму
Или холеру, точно мы не знаем, —
Все полегли пришельцы… Я боюсь
На улицу, покуда не стемнеет:
Смотреть в глаза – и глаз не отводить.