Двойное дно

Мать после разгрома президиума коллегии адвокатов сняли и с заведования юридической консультацией у Пяти Углов, чему она, правда, была, кажется, только рада. Самой же удачливой коллаборационисткой в семье оказалась, как ни странно, мама Таня, моя тетка.

На район, как это тогда было принято, спустили разнарядку выдвинуть в горсовет беспартийную библиотекаршу (в Советах любого уровня какие-то фиксированные доли процента отводились беспартийным, ведь у нас был «блок коммунистов и беспартийных» – блок коммунистов и Балтрушайтиса, как я шутил много позже). Беспартийных библиотекарш в районе оказалось две – Рабинович и Топорова. Был самый разгар борьбы с космополитизмом – и выбор пал, конечно, на Топорову. Евреи, как утверждает завзятый юдофоб Дуглас Рид, великие мастера задумывать и проводить в жизнь ложно-альтернативные планы.

Дальше, однако, началась чистая фантастика. Кандидату в депутаты надлежало составить автобиографию для предвыборных листовок, которые расклеивались по городу, не говоря уж обо всех мыслимых и немыслимых анкетах. Мама Таня подошла к этой проблеме творчески. Во-первых, убавила себе семь лет по сравнению с паспортными данными. Во-вторых, превратила трех мужей в одного-единственного, взяв у первого революционное прошлое, у второго – звание профессора (и умолчав о том, что они оба расстреляны), а у третьего, также на тот момент уже отпавшего, правда по сугубо личным мотивам, – участие в Великой Отечественной. Чтобы не оскорблять памяти двоих и чести третьего, она дала интегрированному бывшему супругу фамилию своего многолетнего – при всех браках – любовника. При самой поверхностной проверке такой анкеты тете предстояло отправиться не в горсовет, а на Колыму, – но ничего так и не проверили, и она благополучно была избрана и провела свой срок во власти.

Вопреки этой виктории семья в связи со смертью Сталина возликовала. Чтобы отпраздновать радостное событие, не возбуждая кривотолков, мать единственный раз в жизни справила масленицу: евреи-адвокаты вовсю поедали блины с красной икрой и – непонятно и несколько обидно для меня – невероятно веселились.

Мне было шесть с половиной лет, и я был убежденным сталинистом.

Конфликты начались в день смерти Сталина. Мы с Катей гуляли по солнечному, но почему-то хмурому снежку, слушали траурную музыку из репродукторов, плакали. Катя была финкой, вся ее семья прошла через лагеря, а сама она попала в домработницы после исключения из школы. Из школы же ее выгнали за то, что, будучи не больно грамотна, она написала на доске вместо «Ленин – рабочий вождь» «Ленин – рабочий вошь». В детстве я немного говорил по-фински, да и по-русски проскальзывали у меня финские смягчения и пришепетывания.

Я велел Кате купить мне фотографию Сталина. Красивую такую фотографию, в застекленной рамочке. А по возвращении домой повесить на стену над моей кроватью. Правда, мать, вернувшись с работы, сорвала фотографию и куда-то запрятала (мне кажется, что просто выкинуть ее она все же не решилась). Я устроил скандал, мать проявила неожиданную твердость. На следующий день была куплена и повешена новая фотография Сталина – и история повторилась. Не помню, на чем мы с матерью в итоге пришли к компромиссу – наверное, на каком-нибудь особо роскошном географическом или историческом атласе, которые я тогда с великим рвением штудировал.

Еще в девять лет я оставался сталинистом – сужу по упомянутой в другом месте расписке: «Светлой памятью товарища Сталина клянусь никогда больше не ругаться матом», но уже в десять – вероятно, под влиянием закрытого доклада Хрущева, который подробно пересказывали с чужих слов едва ли не все, кто у нас бывал, – превратился в антисталиниста. И – словно в порядке покаяния (задолго до горемычного Абуладзе) – сорвал в классе со стены портрет Сталина и отнес его в самое позорное место, которое смог придумать, – в женскую уборную. Осталось это для меня (и для матери) без последствий, время было смутное, разве что одноклассница-сталинистка плюнула в мою застекленную фотографию на школьной Доске почета – и плевок прирос.