Двойной контроль

Любопытно, как Оливия воспримет такую прогулку? Ощутит ли себя, как и он, частью паутины жизни? Фрэнсиса очень интересовало, как изучение биологии повлияло на отношение Оливии к природе. Изучение биологии предполагает убийство живых организмов, во время или после проведения соответствующих экспериментов, а следовательно, требует некоторого отмежевания от природы. «Изучаемым организмам», будь то дрозофила, мышь, собака, крыса, кошка, макака-резус или шимпанзе, не уготовано ничего хорошего. Сам он, будучи студентом, провел множество опытов – вивисекций, препарирований, намеренных заражений – на лабораторных животных, что в конце концов и заставило его обратиться к изучению ботаники. Ради чего каждому поколению студентов биологического факультета приходится ампутировать ноги лягушкам и рассматривать бьющиеся сердца распятых млекопитающих, будто их готовят к вступлению в банду злодеев, куда принимают лишь тех, кто совершил бессмысленное убийство? Бросив вызов этой традиции, он обнаружил у Витгенштейна любопытную цитату, не особо примечательную, но в то время весьма подходящую, поскольку она оправдывала его недоверие к существующим методам обучения. «Физиологическая жизнь – это, конечно, не „жизнь“. Не является таковой и психологическая жизнь. Жизнь – это Мир»[1]. Что ж, смертоносного биолога из него не вышло, зато он остался натуралистом, пытаясь как можно глубже проникнуться смыслом последнего из этих трех коротких предложений. Натуралист – вполне почтенная профессия; в конце концов, до появления неодарвинизма существовал дарвинизм, а до дарвинизма – Дарвин, который писал о земляных червях, вел тщательные наблюдения за живыми существами, вступал в общества любителей голубей, занимался садоводством и переписывался с другими натуралистами, не называя их исследования бессистемными или выборочными.

Фрэнсис остановился. За восемь лет, проведенных в Хоуорте, он изучил грибы, растущие в здешних угодьях, и знал, в каких лесах можно собрать гигантские дождевики или белые грибы на обед, а на каких лугах и пастбищах растут скромные хрупкие веселушки, скрывающие в своих тонких шляпках псилоцибин, будто драгоценности в отрепьях беженца. А сейчас он едва не наступил на лисичку. Все это свидетельствовало о присутствии обширной микоризы, симбиотической ассоциации мицелия гриба с древесными корнями для лучшего усвоения питательных веществ из почвы. В некоторых экосистемах питательные вещества передаются от здоровых растений к чахнущим, но, как правило, формирование микоризы занимает значительное время. Фрэнсиса очень радовало, что эксперимент по восстановлению дикой природы приносит плоды. Десять лет назад владельцы поместья заметили, что древние дубы в Хоуорте начали засыхать, их кроны утратили пышность, а засохшие сучья торчали из листвы, как рога. Приглашенный специалист объяснил, что дубы умирают, поскольку пахота повреждает их корневую систему в почве, и без того отравленной пестицидами и химическими удобрениями. Деревья, пережившие века кораблестроения, промышленную революцию и Вторую мировую войну, не выдержали сельскохозяйственных нововведений. Джордж и Эмма, владельцы поместья Хоуорт, решили отказаться от интенсивных методов ведения сельского хозяйства и начать планомерное восстановление угодий. Там, где еще недавно колосились пшеничные нивы, теперь бродили благородные олени и лани, свиньи темворской породы, английские лонгхорны и табун эксмурских пони, заменившие животных, которые некогда обитали в Британии, – туров, лесных тарпанов и диких кабанов, а сам ландшафт постепенно превращался в некое подобие английской саванны: луга, поросшие кустарником и купами деревьев.

В обязанности Фрэнсиса, который приехал в Хоуорт спустя два года после начала эксперимента, входило наблюдение за «одичанием» флоры и фауны поместья, а также проведение экскурсий для посетителей. Теперь он жил среди изобилия природных богатств, соловьев и горлиц, там, где спасали от исчезновения редкие виды и приумножали ценные научные наблюдения. К примеру, кокон ириды-радужницы, замеченный Фрэнсисом на ветвях ивы посреди луга, противоречил общепринятому мнению, что радужницы – лесные бабочки. Сельское хозяйство уничтожило отдельно стоящие купы деревьев прежде, чем сведения об их экосистемах были зафиксированы в специальной литературе. До начала эксперимента в поместье был один-единственный пруд, не слишком загрязненный нитратами, где прозябала редкая болотная турча. Теперь же турча распространилась и по другим водоемам, от которых лучами тянулись небольшие канавки, намытые дождевой водой. Иногда, поздней весной, когда канавки еще не пересохли, у водоемов собирались целые стада животных, будто в Африке, а не в Англии, – олени и рогатый скот приходили на водопой, в прудах плавали стайки уток и камышниц, над водой носились ласточки и стрекозы, а с неба лились звонкие песни жаворонков, перекрывая птичий гомон в камышах.