Двойной контроль

Он хлопнул отца Гвидо по спине, еще раз обнял его и, вытянув руки, углубился в толпу.

Синтезированный бас-профундо медленно выдохнул слово «Радиоактивность», и звук затрепетал в воздухе. На экране палец выстукивал морзянку, устанавливая лихорадочный пульс под глубокими гулкими слогами. Вскоре на экране одно за другим вспыхнули огромные слова, произносимые голосом робота: «ЧЕРНОБЫЛЬ. ХАРРИСБУРГ. СЕЛЛАФИЛД. ХИРОСИМА». Красно-желтый символ радиационной опасности провалился в красно-желтый туннель. «STOP RADIOACTIVITY»[35].

Отец Гвидо, неспешно потягивая лимонад, двинулся по пологому склону к сцене. Все были так дружелюбны. Он влюбился в синьорину Джейд и, по правде сказать, был совсем неравнодушен к прелестной синьорине Надии, с ее талантом целительницы. Юный шотландец был на удивление любвеобилен, и, хотя отцу Гвидо совсем не нужен был его аспирин, его предложение свидетельствовало о потрясающей щедрости. Аббат подошел поближе к сцене и замер, увидев двух танцующих женщин. Одна, блондинка, была очаровательной подружкой синьора Стерлинга, а со второй отца Гвидо еще не познакомили; обе, явно связанные близкими дружескими отношениями, подпевали хором и преображали слова в движения.

Stop Radioactivity
Is in the air for you and me[36]

.

Они в притворном испуге огляделись по сторонам, указали друг на друга и нашли защиту в своих объятьях.

Discovered by Madame Curie[37]

.

Эту строку они пропели, держа друг друга за плечи. Казалось, слова доставляют им какое-то особенное удовольствие, но вот они уже без улыбки отпрянули, широко раскрыли глаза и прижали ладони к щекам, продолжая:

Chain reaction
Mutation
Contaminated population[38]

.

– Привет, святой отец! – Сол Прокош подошел к Гвидо сзади и приобнял его за плечи. – Их невозможно не любить, правда?

– Да, – ответил Гвидо. – Я воистину их всех люблю.

– Лучшая вечеринка на свете!

– Да-да, конечно, – сказал Гвидо, чувствуя, что предает фра Манфреди, чей прошлогодний день рождения праздновали в монастырском огороде и потом неделями только об этом и говорили. – Синьор Сол, я хотел обсудить с вами один деликатный вопрос…

– Дать вам номер моего проктолога в Лос-Анджелесе?

– Простите, – смутился аббат, – я не понимаю…

– Шучу, шучу, – улыбнулся Сол. – Давай, Гвидо, признавайся, что у тебя на уме.

– По просьбе курии, – наугад начал отец Гвидо, – мне необходимо обсудить с вами участие в прибылях от скана мозга фра Доменико.

– Ну, строго говоря, информация принадлежит нам, – сказал Сол, – потому что, прежде чем мы просканировали фра Доменико, вы подписали некий документ, без которого никто не стал бы ничего сканировать, но мы надеялись заручиться одобрением его святейшества – ну, чтобы нас не обвинили в похищении реликвий, понятно? – поэтому, разумеется, можно обсудить участие в прибылях на этой основе. В понедельник я привлеку наших юристов, они все рассмотрят, так что, без лишних слов, мы готовы к сотрудничеству.

– Чудесно! Слава Господу! – вскричал отец Гвидо. – Вы сняли камень у меня с души.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Сол. – Отдыхайте, развлекайтесь.

– Да-да! – закивал отец Гвидо. – Спасибо. Великолепная вечеринка. У меня просто нет слов.

Экран пересекали вертикальные разноцветные полосы. Синтезаторы исполняли замысловатую негромкую мелодию.

Neon lights
Shimmering neon lights
This city’s made of light[39]

Отец Гвидо почувствовал, как сияние каждого цвета вливается в его тело. Витражные окна придумали, чтобы превратить соборы в подобие рая, но сейчас аббат был под открытым небом, пронизанным светом, в соборе природы: весь мир стал раем, музыканты были ангелами, переодетыми в роботов, чтобы не выделяться в современном мире; сердце отца Гвидо и каждая клеточка его тела стали розеточными окнами, через которые струился свет вечности и которые в то же время излучали свет вечности. Свет был везде и повсюду, а не просто лучом прожектора, изливающегося из невообразимой дали.

– Это город света, – прошептал отец Гвидо. – Вот что я видел в калейдоскопе.