Двойной кошмар

Сзади зашуршало, и послышался торопливый топот человека, удирающего со всех ног. Это был мужичок в облезлой бурой шкуре, которого Ромка метким ударом свалил рядом с длинным. Только что лежавший смирно, как мышка, он подскочил, оттолкнулся от лежавшего навзничь заводилы, и бросился бежать.

Добежав до ручья, мужичок, не останавливаясь, сиганул в воду, и, торопливо подгребая руками, перебрался на другой берег. Выскочил на травку, отряхнулся по-собачьи, и сделал в сторону дядьки Толстопупа неприличный жест. Потом рысцой двинулся в сторону леса и исчез из вида.

– Послушайте, как вас зовут? – насколько мог вежливо, спросил Ромка озверевшего мужика. Он в своё время ходил на лекции по психологии, и даже был лучшим на тренингах по конфликтным ситуациям. – Мы можем решить вашу проблему…

– Дорогу! – не слушая, хрипло выкрикнул мужик. – Сначала её, потом себя убью!

Дядька Толстопуп набычился и сказал:

– Последыш, как был ты недоумком, так и остался. Неужто не знаешь, что мне твои сандалии без надобности?

Ромка удивился. При чём тут сандалии? Этот Толстопуп, конечно, ловко орудует старинным оружием, но в психологии ничего не понимает. Натурист, что с него взять.

– Послушайте, отпустите женщину, и мы решим дело мирным путём, – Ромка попытался обратить на себя внимание, но мужик, названный Последышем, только сверкнул на него диким глазом, и опять повернулся к Толстопупу.

– Дай дорогу!

Глюк внезапно засмеялся. Он согнулся, хлопая себя по коленкам, и так мерзко, визгливо захихикал, что Ромке захотелось огреть его шестом по затылку.

– Ты сказал, что убьёшь себя, так чего стоишь, байки травишь? – сказал глюк глумливо. – Давай уже, убейся об стенку. А то тут солнышко печёт, мочи нет.

Ромка услышал, как всхрапнул дядька Толстопуп, втянув в себя воздух, как вздохнула женщина. Мужик перекатил выпученные, в красных прожилках глаза на глюка, и хотел что-то сказать, даже открыл рот для ответа.

«Щёлк!» – звонко шлёпнул камень, ударив ему прямо между глаз. Мужик застыл с открытым ртом, потом руки его разжались, он отпустил шею женщины и осел на траву.

Ромка оглянулся. Возле ручья, где теснились кудлатые овцы и брызгал радужной струёй сквозь мокрые камни ручей, стоял давешний малец, росточком метр с кепкой. В руке у мальца болтался какой-то ремень. Малец улыбался, скалил мелкие белые зубы и помахивал ремешком.

Дядька Толстопуп крякнул, опустил дубинку и шагнул к поверженному мужику. Наклонился над телом, повертел безвольно качнувшуюся лохматую голову, и выпрямился. С силой почесал затылок, от чего кудлатые волосы его стали дыбом.

– Достойный сын своего папаши, – пробурчал дядька, яростно почёсываясь. – Как есть Мухобой-младший.

Женщина тоже наклонилась над телом, и горестно помотала головой. Волосы её, выбившись из узла на затылке, разметались по плечам.

– Хорошо ли, муж мой, что вы эдакое дело сотворили? – сказала она, выпрямившись и взглянув на дядьку.

– Молчи, женщина, – отрезал Толстопуп. – Мальчик должен когда-то стать мужчиной. А эти сами виноваты. Нечего наших овец воровать.

– Они даже не твои, овцы-то! – с сердцем ответила женщина, подбирая волосы, и заправляя их в пучок. – А хозяйские!

Ромка зыркнул на её гладкие, лоснящиеся от загара руки и открывшиеся подмышки. Женщине было на вид лет тридцать, а может, и побольше, но Ромке нравились такие, упругие, как упитанные тюленихи. Ему вспомнились слова отца, сказанные как-то под хмельком: «мужики не собаки, на кости не бросаются». Отец при этом взъерошил малолетнему Ромке волосы, подмигнув соседке по праздничному столу, тётке Лене, а мать ткнула мужа локтем в бок.

Дядька Толстопуп только хмуро поглядел на женщину, и присел над телом лохматого мужика. Покопался в своей набедренной повязке, и вытащил ножик, похожий на тот, что был у сбежавшего лохмача, и который улетел в кусты вместе с обломком корыта. Принялся деловито снимать с тела одёжку из козьей шкуры, одним взмахом перерезав скреплявшие её кожаные шнурки.

Сняв шкуру, отложил в сторону, и стал снимать с ног недвижимого лохмача сандалии. Снял один, бросил на шкуру. Посапывая, стащил другой, и бросил рядом с первым.

Ромка, преодолев боль в ноющем ребре, присел на корточки рядом с Толстопупом. Протянул руку и дрожащими пальцами пощупал на шее лежавшего неподвижно лохмача сонную артерию. Пульса не было. Мужик не дышал.

– Чего стоишь, – бросил дядька наблюдавшей за ними жене, – пойди, в кустах пошарь. Там его деревяшка с ножом валяется.

Он мотнул головой в сторону застывшего на корточках Ромки, в оцепенении смотревшего на раздевание покойника. А то, что мужик умер, можно уже было не сомневаться.

Женщина посмотрела на мужа, на Ромку, повернулась и пошла к ближайшим кустам. Зашуршала там среди веток, и вскоре вернулась, неся тот самый кусок корыта, который спас Ромке если не жизнь, то живот от удара ножа. Из корыта торчал глубоко ушедший в дерево короткий нож.

– Забирай, – коротко сказал дядька Толстопуп Ромке.