Двоюродные братья

— Вставать, лентяи, лодыри!

Все быстро вскакивают. Заспанные, усталые, натягивают на себя одежду, а когда немец уходит, снова припадают к нагретым нарам и дремлют. Слышно, как звучно зевают люди, видно, как дрожат они от утреннего холода.

На потолке еще тихо дремлют мухи. Покой на полях, темные зеленые леса, в крестьянских хатах спят. В огороженном проволокой дворе стоит большая очередь к колодцу. Никому не хочется обливать себя холодной водой на рассвете, но умывание является составной частью принудительных работ. Кто не умывается, — не получает завтрака.

Завтракает первая, затем вторая очередь: порция хлеба, кружка кофе.

После еды — снова очередь. Считают, проверяют и гонят на работу. Во дворе остаются больные, чтобы убирать сараи и красть спрятанные под тюфяками остатки хлеба.

Утром унтер-офицер спросил: кто знает немецкий язык, — нужен переводчик.

Кто знает немецкий? Все его знают. Унтер-офицер глупо улыбается, минуту что-то раздумывает и выставляет один палец: мне нужен только один...

— Ему нужно одного... Ну, тогда я буду...

— Я!

— Я!

Из рядов вышел Илья.

— Разрешите, майн герр, я был в Германии... Да... В Берлине...

Илья улыбается, поправляет очки и продолжает: он был в Берлине, знает немецкий,— может быть, унтер-офицер тоже из Берлина... Да, в самом деле из Берлина? Вот как! Зоологический сад господин офицер знает? Он берет у унтер-офицера папиросу и расхваливает табак. Унтер-офицер выслушивает все это спокойно и обрадованно, — ему лестно, что его расспрашивают о жизни в Берлине.

— Да, вы остаетесь, — говорит он Илье, а остальным: — Работать!

С лопатами И ломами, с тяжелыми большими молотами все уходят на работу.

Илья взял у унтер-офицера вторую папиросу.

* * *

На много верст от города вьется шоссе, тянется через леса, поля, мимо деревень и железной дороги и исчезает где-то далеко. Шоссе старое, изрытое, каменное тело его раздроблено пушками, конницей и пехотой-русской и немецкой армиями. Теперь над ним застыло летнее солнце, а сотни рабочих, став на колени, выправляют его каменные суставы.

Шие сначала мостил. Его ботинки и карманы были полны песку, спина ныла, а в колени вонзались острые маленькие камушки. Голова от солнца отяжелела, он голоден и, как всегда от голода, — зол и ленив. Руки двигаются медленно, он злобно бормочет:

— К чортовой матери!

— Эй, молодой человек, эй, глупая голова, эй, ты, ты, слышишь или нет!.. Доннер веттер!..

Кричавший толкнул Шие. Это был шоссейный мастер. Он увидел, как лениво работает Шие, как страшно нелепо кладет Шие камни, и удивленно раскрыл рот. Схватил Шию за шиворот и оттянул его.

— Камни давайте ему таскать. Да самые большие! Он здоров и глуп... Экая балда!..

Целый день до позднего вечера Шие таскал на плечах большие, тяжелые камни, а когда солнце разлилось над лесом, немец сказал:

— Пусть тачку тащит наш дурак.

Все знали, о ком идет речь, и от себя добавили:

— Глупая дылда, тащи тачку!

После ужина Шие лежал на нарах. Здесь у него было много знакомых, там на работе — никого. Двор опустел, над спокойными полями проплывал ветер, шелестя в хлебах.

Шие было грустно. Он чувствовал себя беспомощным и одиноким.

В тихий предвечерний час разлилась в нем тоска, тоска по городу, по товарищам. Стало темнеть, глаза от усталости закрылись.

Воскресенье — день отдыха. Первое воскресенье показалось всем лишним. Как и каждый день, утром будили окриком и палкой, потом делили тонкие ломтики хлеба и кружки кофе, на работу не гнали. От безделья голод ощущался острее. Но в следующее воскресенье пришли из города друзья и знакомые, принесли еду. В одно из воскресений пришла девушка в белом с толпой студентов. Немецкие солдаты заглядывали, сквозь проволоку, желая узнать, к кому пришла эта девушка.

— К дураку, б-о-же! — изумленно кричали они.

Они вызвали переводчика и приказали ему узнать, не невеста ли она дураку? И откуда у него такая невеста? Но прежде чем переводчик сообразил, девушка крикнула:

— Илья, Илья, вы тоже здесь!

На Шинной одежде накопилось много пыли и грязи, лицо заросло колючим черным волосом. Он казался сгорбленным, Илья же оставался прежним.

— Как живется в «Берлине», Илья?

С искусственной улыбкой на губах, склонив голову, Шие спокойно слушал Илью и чувствовал себя не хорошо. Он видел, как студенты оглядывают его с ног до головы, задерживаясь на ботинках, которые разбухли и были перевязаны белыми веревками.

Каждое воскресенье приходила Лия к колючей проволоке «Берлина». С каждым воскресеньем возрастала Шиина известность, его называли «дурачок», либо «парень белого платья».

С каждой неделей становилось все голоднее, а рабочие невероятно устали. Шоссейный мастер подгонял к сроку. А немцы давали меньше хлеба и еще более жидкий суп. Было еще далеко до нового урожая.