Двоюродные братья

Председатель продолжал свою речь. Вначале отдельные слова и фразы казались тяжеловесными, точно он их силой отрывал от языка. Потом, как пила, нащупавшая свой путь, речь потекла ровно и гладко. Ритм речи подчеркивал смысл вплетавшихся одна в другую фраз. Он нанизывал на шиур блестящие слова, которые внезапно выстроились и предстали перед собравшимися, как ряд мерцающих фонарей над далекой темной улицей.

Речь его захватила публику. Одни яснее ощутили свою темноту и помрачнели, другие радостно улыбнулись.

Напряженные лица и блестящий глаза, красные банты и яркие знамена и застывший председатель, покорявший своей речью. Он зажал звонок в одной руке, засунул другую между двумя застегнутыми пуговицами пиджака.

Потом поднял руку и заговорил о тех временах, Которые неминуемо наступят, о тех временах, до которых доживут наши дети. Лицо горело, он звал к борьбе.

— Лишь в борьбе мы придем к социализму.

Председатель закончил. Зал с минуту молчал, затем, точно опомнившись, взорвался аплодисментами, радостными возгласами «Да здравствует».

Еще не совсем стихло, когда на трибуну быстро взбежал учитель Циммерман и потребовал слова.

— Красивые слова красивых личностей... Ваши руки грязны и обагрены кровью. Почему в Москве арестовывают наших товарищей? Это по-вашему свобода? Мы протестуем...

— Пора бы и здесь переарестовать вас,— ответил кто-то.

— Пока что руки коротки, но мы знаем, что когда придет ваша армия...

Поднялись железнодорожники.

— Лишите его слова!

— Пусть перестанет.

— Довольно!

— Хватит!

— Долой!

Председатель успокоил железнодорожников и лишил слова учителя Циммермана. Но учитель Циммерман продолжал говорить.

Он нервно размахивал руками, и в его быстрой и торопливой речи лишь одно слово ясно звучало: «протестую».

Председатель был опытен, поэтому он сидел теперь на председательском месте.

Он еще и потому сидел на этом месте, что имел почетный путь русского рабочего: два десятка лет работал шлифовщиком на больших металлургических заводах, а в перерывах сидел в тюрьмах и предпринимал далекие путешествия в Сибирь и обратно. Его как большевика вызвали в комитет и сказали:

— Поезжай туда-то.

Ему пришлось нелегально перейти границу.

Он ни на минуту не забывает, что коммунисты не имеют большинства в Совете, и что необходимо сберечь город до прибытия Красной армии.

Поэтому он так осторожен. Он обрадовался, когда бундовская фракция попросила слова. Пусть и Бунд чувствует, что значит, когда эсеры не дают говорить.

— Говорите, — обратился он к бундовскому представителю, — говорите и не обращайте на него внимания. Бундовская фракция выражала недовольство Циммерманом.

— Дайте говорить бундовскому представителю. Учитель Циммерман не отходил от своего места.

он молча жестикулировал. Кто-то из эсеровской фракции крикнул бундовскому оратору:

— Ведь это же предательство! Условились итти вместе!

Тогда Циммерман быстро повернулся и снова начал торопливо и быстро сыпать словами. Из его речи теперь явствовало, что он протестует не только против коммунистов, но и против Бунда.

Бундовская фракция начала кричать, топать ногами и стучать стульями. Тут вмешался председатель, предлагая бундовскому представителю продолжать речь. Тот заговорил, но Циммерман, продолжавший стоять на трибуне, стал кричать:

— Предательство, предательство, предательство!. Разбойники, жулики, воры!

Раздался долгий, звонкий смех.

А Циммерман, размахивая руками, пискливо выкликал: «Карманные воры!»

Тогда смех перешел в хохот.

Понемногу хохот улегся, затих. Но эсеровская фракция свистом и возгласами снова взорвала тишину, мешая говорить представителю Бунда. Циммерману, все еще остававшемуся на трибуне, бундовцы тоже не давали говорить.

Радовались железнодорожники тому, что драка выглядит столь глупой, столь мелочной, как среди торговок на базаре.

Председатель усмехался, и морщины разгладились на его лице. У него возникло сомнение: дать ли им возможность продолжать драку или, может быть, как раз сейчас приступить к выборам в президиум. Он сидел за столом один, не имея с кем посоветоваться. Поднявшись, он позвонил в колокольчик; когда утихло, он сказал:

— Мы приступаем к выборам в президиум, никто не возражает?

Это «не возражает» вызывает взрыв злобы у эсеров. Он это почувствовал и слегка вздрогнул. Возможно, в данный момент этого говорить не следовало.

— Принято?.. ну, предложение таково... никто не возражает?.. Пусть президиум занимает места. А вы (бундовскому оратору) продолжайте речь.

Бундовский оратор молчал, пораженный столь быстрыми событиями. Зал тоже молчал. А мозг председателя сверлила мысль: не потеряться бы, необходимо выдержать.

Сам не понимая, как это произошло, он начал приветствие Совету. Он говорил о предстоящей работе и о том, как эту работу нужно проводить. В зале уже не слушали его. Делегаты сговаривались между собой, фракции послали своих руководителей на совещание. Зал оживился.