Двор чудес

— Брат, ты так часто читал мне наставления, теперь и я тебе могу прочитать. Мне кажется, ты несправедлив к судьбе. Тебя поразил двойной удар: гибель Доле, которого ты чтил, как отца, и безумие графа де Монклара… но Авет у тебя осталась! Ты можешь положиться на свою любовь, а я… Но я еду как раз в Фонтенбло. Я не получал оттуда вестей — быть может, у них ничего не вышло… Твоя невеста, брат, с тобой рядом, а мне мою надо еще завоевать… Ты нужен мне, Лантене; тебе надобно поехать со мной…

Говоря так, Манфред хотел прежде всего увезти друга из Парижа.

— Если у тебя во мне нужда, я готов, — ответил Лантене. — Но как быть с Авет? Как быть с моим отцом? Что с ними станется, пока меня не будет? Вот тебе мои вопросы, брат.

— Я знаю одно место, где они будут в полной безопасности…

— Что ты имеешь в виду?

— Увидишь. Только ответь: если я тебе докажу, что графу де Монклару и Авет без тебя ничто не будет грозить, ты согласен поехать со мной?

— Ты еще спрашиваешь! — воскликнул Лантене.

— Мне только это и нужно, — сказал Манфред. — Жди меня тут.

Он тотчас вышел и пошел в сторону Нотр-Дам. Вскоре он дошел до переулка (улицы Канет), где нанял дом шевалье де Рагастен.

Мы не забыли, что шевалье, уезжая в Фонтенбло, отвел свою жену — принцессу Беатриче — в этот самый дом. Там, казалось ему, ей нечего было опасаться. Манфред это знал. И с тех самых пор, как Манфред прочитал письмо Джипси, сердце его все время стремилось к этому дому, где находилась его мать. Но все его силы, каждое мгновение занимало освобождение Лантене. Три дня он целиком отдавал себя другу.

Теперь Лантене был спасен, тягостная церемония погребения Жюли завершилась, и мысли Манфреда делились между двумя женщинами: Жилет и княгиней Беатриче.

С волнением в сердце он повернул на улицу Канет. Неожиданно сам для себя он увидел, что держит в руках молоток от парадной двери особняка. Охваченный невыразимым смятением, Манфред тихонько отпустил молоток и отошел. Он не смел постучать!

Сделав несколько шагов по улице, он вдруг повернулся, подошел к двери и постучал, уже не колеблясь. Слуга приоткрыл дверь.

Не дав ему задать никаких вопросов, Манфред сказал:

— Доложите княгине, что человек из Фонтенбло, посланный шевалье де Рагастеном, хочет поговорить с ней.

— Подождите здесь! — ответил слуга, внимательно изучив его лицо.

Княгиню хорошо охраняли.

Манфред ждал, еле сдерживая волнение.

Прошло несколько минут. Тот же слуга появился и сказал:

— Идите за мной.

Еще через миг Манфред стоял перед Беатриче. Он впился в нее глазами, думая про себя: «Это моя мать!»

Беатриче в то время было сорок два года. Но она, что бывает дано некоторым особенным женщинам, сохранила всю здоровую стройность, все гибкое изящество молодых лет — тех лет, когда она скакала на коне по всей Италии и возглавляла воинов Монтефорте, противостоявших войску Цезаря Борджиа.

Только взор ее немного утратил тот блеск, который ослепил шевалье де Рагастена при их первой встрече. Теперь этот взор подернулся грустью. Видно было, что она много страдала и плакала.

Впрочем, Беатриче тотчас узнала Манфреда.

— Вы из Фонтенбло? — спросила она.

— Я был там четвертого дня, мадам.

У Манфреда был такой тревожный вид, что Беатриче охватило дурное предчувствие. Она воскликнула:

— С шевалье ничего не случилось?

— Ничего, мадам, ничего! Я оставил его в добром здравии и прекрасном расположении духа.

Теперь все мысли Беатриче обратились к молодому человеку, стоявшему перед ней. Она подавила тяжелый вздох. Какой-то миг она надеялась обрести в нем утраченного сына.

Как мы, конечно, помним, знак, поданный шевалье де Рагастеном, сказал ей, что она ошибается. Но несмотря на это разочарование, она хранила к Манфреду необъяснимую симпатию и страстно желала, чтоб он был счастлив.

— Что ж, сударь, — спросила она, — удалось вам то, что вы затеяли? Эта прелестная Жилет… девушка, которую я уже полюбила всем сердцем…

Манфред чувствовал, как в голове у него путаются все мысли. Он слушал княгиню — и не слышал. Она же замечала, что юношу волнуют какие-то глубокие чувства, но не знала тому причины.

Он больше не мог сдерживаться.

— Послушайте, мадам, — сказал он с дрожью в голосе, — то, что я хочу сказать вам, так странно, что я сам не могу это выразить…

Она, не зная что сказать, хранила молчание. Он вынул письмо дрожащей рукой, протянул Беатриче и промолвил:

— Прочтите!

Беатриче словно ударил электрический разряд. Когда она брала письмо, руки ее тоже страшно дрожали. Читая, она все больше и больше бледнела. Наконец, борясь с душившими ее слезами, она прошептала:

— Я знала… знала…

И повалилась навзничь.

Манфред, в ужасе завопив, едва успел ее подхватить.

— Мадам! О, мадам! — бормотал он.

Любопытно, но, впрочем, совершенно естественно, он еще не называл ее матерью…

Весь бледный, Манфред думал, что он сейчас убил родную мать! Ведь чрезмерно сильная радость действует так же, как и боль: вопреки расхожей пословице, будто от радости не умирают, она может убить.