Двор чудес

— Один из этих людей, — продолжал Ла Шатеньере, — тот, кто в одиночку ранил нас троих: Эссе, Сансака и меня, а потом так изуродовал бедного Сансака, что тот теперь не смеет высовываться из своей норы…

— Разбойник Манфред? — с затаенным ужасом спросил король.

— Да, государь! Тот, кто имел дерзость схватиться с Вашим Величеством у усадьбы Трагуар, тот, кто имел еще большую дерзость явиться в Лувр и бросить вам вызов! А другой — его проклятый товарищ Лантене!

— Они в Фонтенбло!

— Вы, конечно, не забыли, Ваше Величество, что один из этих негодяев смеет поднимать глаза на герцогиню де Фонтенбло?

О нет, король об этом не забыл…

— Пошли! — приказал он Ла Шатеньере.

Король спустился в парадный двор и вошел в кордегардию.

— Государь мой, — сказал он офицеру, — какие приказы вы отдавали часовым?

— Обыкновенные приказы, государь: как салютовать…

— Речь не о салюте! — в гневе вскричал король. — Я говорю с вами про оборону замка!

— Оборону? — растерянно пробормотал офицер.

— Именно! Что вы будете делать, государь мой, если к ограде подойдут злоумышленники! А предполагать злой умысел надо всегда! Я вижу, вы никаких приказов не отдавали… Хорошо же меня, право, охраняют!

— Простите, государь! В замок никто не может войти без личной встречи с офицером охраны.

— Этого недостаточно. С этой минуты всякий, мужчина или женщина, днем или ночью, кто подойдет к ограде ближе им на двадцать шагов, должен будет удалиться. В случае неповиновения немедленно стрелять. Замените сейчас же алебардщиков аркебузирами. Поставьте не одного часового у каждых ворот, а двух с заряженными аркебузами, пусть будут готовы стрелять во всякого, кто подойдет. Вот мой приказ, государь мой. Пошли, Ла Шатеньере.

Король вышел из кордегардии, оставив офицера в полном замешательстве.

— Сколько у нас караулов? — спросил Франциск своих спутников.

— Четыре, государь. Самый сильный — тот, что охраняет парк.

— Осмотрим все.

Ла Шатеньере провел короля по всем кордегардиям, где Франциск отдал один и тот же приказ. По замку тут же разнесся слух, что ожидают нападения врагов, но каких врагов — никто не знал.

Король не только посетил караулы: он обошел весь парк, останавливался у каждого часового, велел им смотреть в оба, обещал за хорошую службу много золота, а за небрежение и недосмотр — дыбу и четвертование. Уже среди дня, утомившись и насилу успокоившись благодаря своим распоряжениям, он вернулся в свои покои.

И все потому, что Ла Шатеньере шепнул ему на ухо два имени: «Манфред и Лантене».

XXVII. Мать в пути

Теперь мы опять позовем читателя в лачугу несчастной Маржантины. Это было на другой день после того, как Кокардэр нашел Манфреда и внезапно увел его от Маржантины, чтобы попытаться спасти Лантене.

С Маржантиной после ухода Манфреда случился припадок. Когда это с ней бывало, она выбегала растрепанная, растерзанная, носилась чуть ли не по всему Парижу и все звала дочку. К полуночи, не чуя ног от усталости, она вернулась в свое убогое жилище и проспала до полудня.

Мы застанем ее сидящей на корточках в углу, бессмысленно глядящей на дверь; она пыталась хоть как-то собрать обрывки мыслей и что-то вспомнить.

— Цыганка-то, — ворчала она, — мне говорила, что Манфред поможет отыскать дочку! А Манфред ушел… И дочки нет… Ах я бедная, бедная! Все-то на свете против меня!

Так она жаловалась про себя, и тут открылась дверь и вошла знатная дама. У Маржантины, как у многих сумасшедших была превосходная память на лица. Она тотчас же узнала вошедшую.

— Прекрасная дама! — прошептала она.

«Прекрасной дамой» она звала герцогиню д’Этамп. Герцогиня была одна.

— Что ж, дорогая моя Маржантина, — промолвила она с улыбкой, — ты мне рада? Узнаешь меня?

— Узнаю, — ответила безумная.

— Узнаешь… — сказала герцогиня, стараясь скрыть недовольство. — Узнаешь — значит, знаешь, что я тебя очень люблю и все готова сделать для твоего счастья.

— Меня никто не любит, — мрачно ответила Маржантина. — Да и не нужно мне, чтобы меня любили. Лишь бы оставили меня в моей норе, как мне удобно. И нет у меня счастья, кроме как думать.

— И о чем же ты думаешь?

— Мало ли о чем…

— А хочешь, бедняжка, я расскажу тебе, о чем ты думаешь, когда сидишь вот так в уголке: грустная, одинокая, всеми забытая, кроме меня? Ты думаешь, как была молода… вспоминаешь те времена, когда была еще краше, чем сейчас… ведь ты и теперь красавица, знаешь ты это? Думаешь о том городе, где ты любила, о том человеке, которому отдала сердце навсегда. Город тот назывался Блуа, а человека звали Франсуа.

Маржантина кивнула.

— Хорошо вы говорите… — прошептала она. — Я бы и сама точно то же самое могла бы сказать…

— А еще, — продолжала герцогиня, — ты думаешь о пропавшем ангелочке, о белокуром херувимчике, и когда ты вспоминаешь ее ласки, то и смеешься, и плачешь…