Вскоре приехала мать Артема. Она неосмотрительно рассказала сыну правду о самоубийстве. Артем тут же спросил у экономки, правда ли, что Надя застрелилась. Обоих Сергеевых отругали и велели держать языки за зубами.
Ночью тело Нади перевезли в Колонный зал на Красной площади. Утром в Колонный зал привели трех детей Сталина. Надежда Аллилуева-Сталина лежала в открытом гробу. Ее овальное лицо окружали букеты цветов. Синяки и ушибы были совсем незаметны после того, как над ней потрудились большие мастера похоронных дел.
Зина Орджоникидзе, пухленькая жена неугомонного Серго, по национальности наполовину якутка, взяла Светлану за руку и подвела к гробу. Девочка заплакала, и ее быстро вывели из зала. Енукидзе, как мог, утешил Светлану и велел отвезти ее обратно в Зубалово. О самоубийстве матери она узнала только через десять лет из номера «Illustrated London News».
Сталин прибыл в Колонный зал в сопровождении членов политбюро. Соратники и друзья вождя окружили гроб с телом Нади. Эту почетную, но печальную обязанность – стоять в почетном карауле – им придется часто выполнять в последующие годы Большого террора.
Иосиф Виссарионович не выдержал и заплакал. Василий, стоявший вместе с Артемом в стороне, бросился к отцу и повис на нем.
– Папа, не плачь! – вскрикнул мальчик. – Не плачь!
Под хор рыданий родных Нади вождь с прильнувшим к нему сыном подошел к гробу. Он печально смотрел на женщину, которая любила и ненавидела его, наказывала и прогоняла.
– Она покинула меня, как враг, – с горечью проговорил Сталин, но Молотов слышал, как он тихо добавил: «Я не сберег тебя».
Гроб уже собирались заколачивать, когда Сталин внезапно остановил людей с молотками. Ко всеобщему удивлению, он неожиданно нагнулся, поднял голову Нади и начал горячо ее целовать. Рыдания усилились.
Гроб с телом Надежды Аллилуевой вынесли на Красную площадь и поставили на черный катафалк. Это было внушительное сооружение с колоннами по углам, увенчанными маленькими куполами. Они держали замысловатый балдахин. Казалось, что хоронят не преданную революции большевичку, а члена царской семьи. Катафалк окружил почетный караул из солдат.
На улицах, по которым предстояло пройти похоронной процессии, выстроились цепи военных и сотрудников ГПУ. Шесть лошадей, запряженных в катафалк, вели шестеро конюхов в черном. Впереди медленно шел военный оркестр. Николай Бухарин, друживший с Надей и оказавший на нее, по мнению Сталина, плохое политическое влияние, выразил вдовцу соболезнования. Вождь отреагировал странно. Он начал убеждать Бухарина, что в ту трагическую ночь после банкета не вернулся на квартиру в Кремле, а поехал в Зубалово на дачу. Сталин зачем-то всячески старался подчеркнуть, что у него есть алиби.
Под звуки похоронного марша процессия двинулась в скорбный путь по городским улицам. Милиция и солдаты сдерживали толпы москвичей.
Сталин шел между Молотовым и Микояном, от глаз которого ничего не укрывалось. Рядом шагали Лазарь Каганович и Клим Ворошилов. От вождей старался не отстать Карл Паукер во всем блеске формы чекиста. Благодаря невидимому корсету он казался стройным и подтянутым. За ними следовали Василий, Артем и другие родственники, элита большевистской партии и руководства страны и делегаты из Промышленной академии, в которой училась Надя. Ольга Аллилуева осуждала дочь.
– Как ты могла так поступить? – обращалась она к мертвой Наде. – Как ты могла бросить детей?
Большинство членов семьи и соратников осуждали Надю и сочувствовали Сталину.
Артем и Василий замешкались, медленно двигаясь с оркестром, и потеряли Сталина из виду. По информации одних источников, он вообще не присутствовал на похоронах. Другие очевидцы утверждали, что он прошел рядом с катафалком весь путь от Красной площади до Новодевичьего кладбища. И те и другие ошибались.
Генрих Ягода настоял, чтобы вождь в целях безопасности не шел с процессией до самого кладбища. Когда они добрались до Манежной площади, Сталин вместе с тещей сел на машину и поехал на Новодевичье.
Там он стал с одной стороны могилы, а Василий и Артем – с другой. Открыл траурный митинг Николай Бухарин. Потом Енукидзе предоставил слово главному оратору. «Было очень трудно произносить эту речь в присутствии самого Сталина», – вспоминал позже Лазарь Каганович. Железный комиссар, привыкший к напыщенным выступлениям на митингах или площадной брани в адрес врагов, произнес речь на особом большевистском языке.
– Товарищи, мы присутствуем на похоронах одного из лучших членов нашей партии, – начал Каганович. – Она выросла в семье рабочего большевика… она была преданной подругой тех, кто правил… кто вел великую борьбу. Она обладала лучшими качествами большевиков – твердостью и стойкостью в борьбе… – Затем он повернулся к вождю. – Мы, близкие друзья и соратники товарища Сталина, хорошо понимаем всю тяжесть потери… Мы знаем, что должны разделить с товарищем Сталиным горечь его утраты.