Дворец Посейдона

— У меня есть сын, — ответил Иона, хотя только что собирался сказать, что ему очень тяжело.

— Не тревожьтесь, — ласково сказала Ева, — ваш сын вернется целым и невредимым.

Иона вздохнул.

Вечер вступал в свои права, и только на горизонте забытой свечой горел последний луч закатного солнца. Но вскоре погас и он, и тогда они услышали, как шумит море. Должно быть, оно шумело и раньше, но они услышали это только теперь, им показалось, что море терпеливо выжидало, когда стемнеет, чтобы заговорить в полный голос.

Подул прохладный ветерок, зашелестели листвой прибрежные деревья, в небе засияли звезды.

— Если вы позволите, я искупаюсь.

— Пожалуйста, — Иона ответил не сразу; просьба Евы никак не вязалась с предыдущим разговором. Ева заметила его замешательство и улыбнулась:

— Я давно собиралась, но все не могла решиться. Днем здесь никого нет, никто не купается, а ночью одной страшно.

— Сейчас как-то не купаются…

— А я умираю, так хочется. Вы здесь, и я не боюсь.

— Патруль может нагрянуть, — заметил Иона, — ночью к морю подходить не разрешается.

— Я быстренько: туда и обратно. Ладно?

— Да-да, конечно.

Ева уже бегом спускалась к воде, на ходу обернулась и крикнула:

— Не скучайте!

Иона стоял спиной к морю и все равно видел, как Ева раздевалась, как подошла к воде и осторожно попробовала ногой воду.

— Ой! — Вода была холодная.

Ева зачерпнула пригоршню и намочила руки и плечи. Потом не спеша вошла в море.

Судьба издевалась над Ионой, чужое сердце вложила она ему в грудь, И теперь смеялась, потому что знала — не вырвать ему сердца, которое билось в гнилой и запутанной сети, и сеть эта звалась Ионой.

Ева возвращалась, и галька хрустела у нее под ногами. Иона не оборачивался.

— Извините, — сказала Ева, — я заставила вас ждать.

Иона оглянулся: Ева выжимала намокшие волосы.

— Я вся мокрая, — сказала Ева, — и в уши вода попала. — Она неловко, по-детски запрыгала на одной ноге, приложив ладонь к уху.

Иона отвел глаза в сторону. Ева шла босиком, держа в руках туфли.

— Как мало человеку нужно, чтобы быть счастливым, — говорила Ева. — Хотя не так уж это мало… Если бы вы знали, как хорошо было! Я заметила странную вещь: местные почему-то не купаются. Я не представляю: море под боком — и не купаются!

— Сейчас не до этого, — сказал Иона и остановился, потому что начинался асфальт. Не пойдет же она босиком по городу.

— Я понимаю, что сейчас не время, — продолжала Ева, — но знаете, о чем я думала, когда купалась: мне скоро тридцать два года, и жизнь моя кончена… Глупости! Когда мне было восемнадцать, тридцатилетние казались мне старухами, и я говорила: когда мне исполнится тридцать, я покончу с собой, потому что не хочу быть старой. Но ведь мне тридцать, а я ничего не чувствую. Ничего не изменилось. Как вы считаете?

— Я — старик, — негромко ответил Иона.

— Ну что вы! Вам далеко до старости!

— Обуйтесь, — сказал Иона и тотчас добавил» — Простудитесь.

Надевая туфли, Ева оперлась о плечо Ионы и коснулась его щеки своими мокрыми волосами. Иона вздрогнул и отпрянул от нее. Ева чуть не упала.

— В чем дело?! — удивленно спросила она.

— Ничего, — ответил Иона. — Пошли.

«В чем дело, — спросила она, ты слышишь, Иона? А ты просто осел, старый, глупый осел. В твоем возрасте пора быть умнее. Если хочешь что-то сказать — говори, а не то жизнь проходит, годы идут, и пеняй тогда на себя!»

— И все-таки арифметика бессильна перед человеком, — говорила Ева, — главное, чтоб сердце оставалось молодым, восемнадцатилетним.

3. Недуг

Иона слег с высокой температурой. Ева не отходила от него ни на шаг. Часто навещал больного врач — брат известного поэта, погибшего в юности. Приходил Силован. Даже новая жиличка — старушка робкая и молчаливая — подолгу сидела возле кровати Ионы.

Иона все видел в тумане и плохо слышал пропадавшие в этом тумане голоса.

Лучше всего слышал он неумолчный стрекот сверчка…

— Побольше молока, — сказал врач, — овощей и фруктов, почаще обмывайте ему лицо и руки теплой водой.

…Иона бредет по знойной пыльной дороге, пот с него льется градом, и нигде ни клочка тени, чтоб укрыться от палящего солнца. Завидев вдали желто-красное здание, похожее на цирк, Иона устремляется к нему, спасаясь от яростных лучей. Иона с трудом взбирается по деревянной лестнице, приставленной к стене, и заглядывает внутрь. Цирк абсолютно пуст, как каменное тонэ, и только посреди арены стоит на задних лапах медведь Боря и стонет совсем как человек: «Спаси меня, Иона, выведи меня отсюда!» На непослушных и слабых ногах Иона спускается вниз и думает: неужели медведь не понимает, что я не в состоянии ему помочь. «Ты что, совсем спятил, с медведем разговариваешь», — слышит Иона голос Элисабед.

— Я принесу мокрую салфетку, — говорит Ева.

— Не надо, — отвечает врач.

— Восьмой день он в бреду…

«У меня очень прохладно, — это опять Элисабед, — прохладно… Я ведь в воде лежу…»