Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии

«Я бросил ныне лук, я бросил ныне уду:

Ни рыбы уж ловить, ни птиц стрелять не буду,

Не стану за зверьем гоняться по лесам;

Прикован нынче я к пастушкиным очам» [583] .

Но не исключено, что отложенные в сторону сети просто ждут своего часа и служат своеобразным напоминанием, предостережением.

На нескольких панно изображены висячие мостики и ажурные «китайские» беседки – выразительные приметы пространства любви. «Может быть, я получу некоторое успокоение от сорванной мною перед Филидой цветков с тех деревьев, их которых я сплел ей приятную беседку» [584] . В эклогах «шелаши» пастухов и пастушек оглашаются плачем или восторгами. По мнению исследователей ландшафтного искусства реальные «китайские» беседки и скрипучие мостики в роккайльных парках «были исполнены сладострастной символики» [585] .

Венки и гирлянды, залог любви и нежных чувств, свисают с вышитых пальмовых ветвей. Это еще одна примета волшебных островов любви, не только поэтических, но и реально устраиваемых в парках, в Павловске, например: «Он совершенно покрыт деревьями, верхушки коих соединены гирляндами из цветов, и составляют свод, колеблются при малейшем дуновении Зефира, и распространяют прохладу вокруг прелестной статуи Бога Любви, поставленной посреди чащи. Он коварно улыбается и, кажется, грозит пальцем дерзающему приблизиться к нему – оковать его цепями своими, по видимому легкими и приятными, а на самом деле нередко твердыми и неразрывными» [586] .

Все перечисленные мотивы отягощены и морализаторским подтекстом. Цветы, особенно срезанные и собранные в букеты, напоминают о быстротечности времени, о краткости наслаждения. «Цветам, красующимся токмо на увеселение человеку, даровала она (Природа – Л.Н .) несколько часов или немного дней, будто бы нас уведомляя, что все блистающее с сияньем удобопроходит и в самой скорости увядает» [587] . Сад, усыпанный благоухающими цветами, служил расхожей аллегорией «наслаждения» – праздности, ведущей к Нищете. В нравоучительных рассуждениях ему противопоставлен каменистый, полный препятствий путь «полезности» [588] . Любовная тема может быть транспонирована в более общие нравоучительные мотивы, совсем не обязательно связанные с чувствительными переживаниями.

Современный зритель, ошеломленный необычностью этого интерьера, богатством цвета и загадками фактуры, не сразу обращает внимание на собственно сюжетную сторону изображений. А она присутствует и вполне внятно заявлена сюжетами, в которых действуют птицы. Надо сказать, что попугаи и павлины – герои не столько любовной лирики, сколько басен. Павлину в баснях особенно досталось за «скаредные ноги», резкий голос и неумение летать. Все эти качества становятся контрастом роскошному оперению и служат поводом к рассуждению: нет людей совершенных, рядом с добродетелями соседствуют пороки [589] . Эти экзотические птицы были наделены в поэзии не слишком привлекательными чертами. Попугай глуп, навязчив: «Твердит с усердием докучным // Ему насвистанный напев» (Вяземский). Павлины и их сородичи петухи, фазаньи петухи и петухи нумидийские, эдемские индеи тщеславны [590] , спесивы, жадны [591] . В переводе на человеческие роли – это разодетые кавалеры, богатые женихи, а в переводе на человеческие характеры – глупцы, невежды, гордецы. Даже если они становятся героями любовных сюжетов, то не идиллических, а комедийных.

На панно боковой стены изображены два роскошных павлина, они неспешно идут, прогуливаются и беседуют: головы повернуты друг к другу, клювы полураскрыты. Существует басня о двух петухах, которые были невероятно дружны:

«Как говорят, два петуха когда-то

В прекраснейшем согласьи рядом жили,

Не зная мести, злобы – как два брата

Они друг другом дорожили,

Кормились вместе, рядышком ходили

И неразлучные друзья

Из одного ручья

Любили чистою водою прохладиться,

Певали вместе, каждое зерно

Они клевали заодно…»