Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии

Дружба продолжалась до тех пор, пока им не встретилась курица, «пернатая Елена». Неразлучные друзья стали злейшими врагами: «Любовь! Ты погубила Илион!» [592] . Автор басни – Ф.Д. Князнин, польский поэт, принадлежавший к тому же роду, что и Я.Б. Княжнин. Пока нам не удалось встретить варианты этого сюжета в печатных изданиях второй половины XVIII века, но поиски еще не завершены. Между тем аналоги можно обнаружить в изобразительном искусстве. В западноевропейской живописи XVII–XVIII веков существует так называемый жанр «птичьих дворов», промежуточный между натюрмортами и жанровыми композициями. В собрании Государственного Эрмитажа он представлен, например, картинами Мельхиора де Хондекутера. Характерно, что и на нашем панно, и на картинах голландского художника мы видим пары павлинов или пары петухов. Кстати, обе картины поступили в Эрмитажное собрание в 1768 году. А на картине Виллема Гау Фергюсона «Битая птица», возможно, мы видим печальный финал подобной истории [593] . Можно отыскать в Стеклярусной и виновницу петушиной Троянской войны, она мирно клюет зерно на экранном камине напротив.

Вошедший в кабинет в первую очередь оказывается перед средним панно центральной стены, не заметить и не рассмотреть которое невозможно – оно всегда хорошо освещено расположенными напротив окнами: птица странной породы изогнула шею и внимательно разглядывает свое отражение в ручье. Мы знаем ее как героиню сказки, недовольную своей скромной внешностью и позаимствовавшую у лебедя шею, у цапли голову, у журавля ноги, у петуха или павлина хвост.

Подобный сюжет был хорошо известен читающей публике XVIII века. Это, в первую очередь, многочисленные вариации на тему Эзоповой басни «Галка, подобравшая чужие перья». Среди самых известных – басни В.К. Тредиаковского «Ворона, чванящаяся своими перьями» и А.П. Сумарокова «Коршун в павлиньих перьях» [594] . Вероятно, интересующий нас сюжет о птице, рядящейся чужие перья, может быть развернут и в направлении обольщения. Тогда свернутые уды и сети рядом со странной птицей вполне могут подразумевать предостережение, напоминание о коварстве любовных соблазнов. Но в репертуаре литературных сюжетов птица в чужих перьях служит преимущественно аллегорией пороков человеческой натуры [595] .

Близки этим птицам Ослы «в львовых шкурах» из сочинений Сумарокова, Тредиаковского, Хемницера и «Свинья в лисьей шкуре» М.В. Ломоносова. Все эти сюжеты связаны с весьма важной для эпохи Просвещению идеей совершенствования человеческой натуры, раскрытой как противопоставление красоты внешней и внутренней, истинной и ложной, как умение ценить природные достоинства. Мотив ряжения в чужие одежды узнается в притчах, где действуют не звери и птицы, а, например, господин Ненасытников. Он «желает всегда других душевных дарований, других членов тела, другого счастия, других приятелей, другую отчизну, а наконец, что всего глупее, других родителей… Нет такого человека, с которым бы господин Ненасытников не поменялся бы, если б только то сделать было можно» [596] . В другой притче людям было позволено «сбросить» самые тяжкие скорби, люди складывали их в кучу, и гора росла с огромной скоростью. Причем, люди сбрасывали не то, что следовало бы, замечает наблюдатель. Затем было позволено взять себе чужое бремя, и очень скоро «счастливцам» стало понятно, как ужасна и тяжела чужая ноша. Кругом раздавались стоны и вопли, пока Терпение не научило справляться со своей ношей [597] . Подобные притчи, как правило, учат необходимости терпеливо принимать свою «природу», понимать свое предназначение и исполнять свой долг, не завидуя чужим «качествам».

Герои, одевающие чужой наряд, олицетворяют человеческую глупость, недалекость ума. В уже цитированном фрагменте из «Былей и небылиц» августейшая писательница также высмеивала невежество. Платье с «бусовыми сосулями» было надето на давно немытое тело «племянницы». Хочется думать, что есть связь между странной птицей на стеклярусном фоне и фрагментом нравоучительного сочинения Екатерины, и связь эта лежит через многочисленные сюжеты с переодеваниями в чужие наряды, чужие характеры и чужие судьбы.

В предложенных аналогиях смущает лишь одно. Чудо-птица слишком изящна, грациозна, даже лирична, чтобы быть коршуном, вороной, галкой или госпожой Ненасытниковой. Ее скорее хочется сравнить с героиней басни А.Е. Измайлова «Происхождение и польза басни», вариантом древнего сюжета. В царские чертоги пришла Истина, но не была выслушана, поскольку пришла нагая. В другой раз Истина «подумала, пошла, // Но уж не голая как прежде: // в блестящей дорогой одежде, // которую на час у Вымысла взяла» [598] . Истина, наряженная Вымыслом, была услышана и стала желанной гостьей при дворе.