Дворянин Великого князя

Тем временем Великий князь Иван Васильевич действительно глядел сверху из окна своей палаты на всю эту суету, однако думал он при этом о делах совершенно иных. Он думал о том, что навязчиво захватило его разум еще год назад, после успешного завершения новгородского похода; следовало хорошенько взвесить бесчисленные возможности политических решений и извлечь из нового положения максимальную выгоду для своего княжества, своего престола да, наконец, просто для своей семьи — ведь волею и промыслом Господа всемогущего свершилось наконец то, о чем еще год назад можно было только робко мечтать: никогда еще московская казна не была так полна, как нынче, никогда прежде не открывалось так много заманчивых и разнообразных путей — теперь надо действовать, не теряя времени, но и поспешность опасна, верно ведь в народе говорят: семь раз отмерь… И он отмерял седьмой, семидесятый, семисотый раз — как бы это сделать получше, как не ошибиться, не просчитаться, как употребить все с толком и пользой, а главное — как бы успеть…

Движимая порывом весеннего ветра, скрипнув, прикрылась распахнутая створка окна, и вдруг в ней, слегка подрагивая, установилось, как портрет в раме, размытое в мутном венецианском стекле отражение: худой, высокий, борода с проседью — а ведь еще только сорок в этом году исполнится; плечи вон какие сутулые, — наверно потому опальные бояре стали прозывать его «Горбатый» — думают, он не знает — еще как знает, и не только об этом, — лицедеи они все да лицемеры, и притом каждый друг на дружку донести норовит…

Ну да бес с ними, пусть, тешась, шепчутся по углам, лишь бы заговоров не затевали…

Позади тихонько лязгнул засов, и приоткрылась дверь, но Иван Васильевич оборачиваться не стал, хорошо зная, что только один человек имеет право входить сюда в любое время, хотя прежде чем войти, обычно постучит тихонько раза два, а сейчас так вошел…

Неужто Великая княгиня уже…

— Уже?

— Нет, государь. Еще нет. Но, говорят, уже скоро.

Только теперь Великий князь обернулся. Вон как смиренно сложил пухлые ручки на большом животе братец Иван Юрьевич Патрикеев, а с какой знакомой притворной робостью топчется у порога!..

Никак опять что-то задумал.

Средним пальцем правой руки Иван Васильевич погладил горбинку на длинном носу и уселся в жесткое дубовое кресло, вздрогнув от боли, — как обычно, весной снова проклятые болячки повылезали…

Поменьше сидеть надо… Нет, коли просить бы чего хотел, не ухмылялся б в усы так нагло. Должно быть, поручение какое исполнил.

— Ну, вижу, вижу, что доволен. Выкладывай, с чем пришел.

— Государь, я отыскал человека, пригодного для дела, о котором мы толковали на прошлой неделе.

Вот это хорошо. Порадовал.

— Очень кстати. Я как раз думал об этом.

Еще бы некстати! Не был бы он, Патрикеев самым близким и доверенным лицом государя, если б не умел исполнять поручений вовремя и как следует; да еще момент подходящий знать надо — когда войти, да что сказать, и как вести себя подобающе… Вот и сейчас взял да и поклонился в пояс, насколько живот позволял — ничего, не убудет, а для дела полезно, и размяться иногда не мешает.

— Счастлив служить, государь.

— Ближе к делу, Иван. Кто таков, откуда, как зовут?

— Василий Медведев, государь. Служилый человек с Дона.

Медведев… Медведев… Где-то я уже слышал… Ну, конечно!

— Уж не родич ли новгородского посадника и бунтовщика Медведева?

Он что, совсем рехнулся, старый дурак, — поручать такое дело родне новгородца?!

— Боже упаси, государь! Как можно? Все досконально проверено. Это человек простой, рода незнатного, и новгородскому Медведеву никак не родня.

— Чем же он примечателен?