Дворянская дочь

Он поклонился и твердо направился к двери.

Мой гнев тут же испарился и уступил место стыду. Действительно, не виноват Алексей, он просто не понял, что значит для меня Федор, думала я. Не его ребенком носил на руках мой лакей. Это моя вина, что бросили Федора, только моя. Я проявила малодушие. Я была беспомощна и не могла сказать: „Если не может ехать Федор, тогда и я должна остаться; моя жизнь не может быть спасена ценой его жизни“.

— Сестра, пожалуйста, верните профессора Хольвега на минуту.

Мне было не только стыдно, я боялась, что оттолкнула Алексея своей черной неблагодарностью именно в тот момент, когда я нуждалась в нем, как никогда!

— Алексей, — сказала я, когда он снова стоял надо мной. — Я знаю, что не стою вашей преданности, но я благодарю вас. За себя и за все, что вы сделали для моего отца, я в неоплатном долгу перед вами на всю жизнь. Можете ли вы простить меня?

Я протянула руку, и он крепко сжал ее.

— Вам не за что благодарить меня или просить прощения. Лучше всего вы отплатите мне тем, что поправитесь. Я надеюсь, вы больше никогда не впадете в то болезненное, фатальное состояние, которое едва вас не погубило.

— Я стыжусь этого, Алексей.

— В тех обстоятельствах оно было понятно. Ведь вы так молоды, вам нет еще и двадцати двух лет. Вы умны и способны, ничто теперь не помешает вам заняться медициной. И если вы позволите, я буду счастлив помочь вам.

Я была счастлива, что меня вели и мне помогали. Я улыбнулась. Алексей в волнении поцеловал мою руку и выбежал.

На следующий день я увидела Зинаиду Михайловну. Как и Вера Кирилловна, она была почтительна ко мне, бабушкиной наследнице, сколь бедной я бы ни оказалась. Я снова поблагодарила ее Коленьку за спасение Алупки от большевистских варваров. Услышав, что он вступил в ряды русской освободительной армии, я попросила его разузнать о Борисе Майском.

— Слушаю и повинуюсь, Татьяна Петровна, — он поклонился. А потом сказал своей матери, которая умоляла его не записываться добровольцем: — Я говорю на иностранных языках и могу быть полезен нашему делу, — в голосе его слышалось самодовольство.

Я считала, что Зинаиде Михайловне нечего было тревожиться. Коленька вполне мог о себе позаботиться.

Они были моими последними посетителями. Вдовствующая императрица больше не пришла навестить меня. Шла вторая неделя апреля, большевики штурмовали Крымский полуостров. У всех была одна мысль — сражаться до конца.

Англичане поспешили на помощь еще раз. Линкор английского военно-морского флота „Мальборо“ пришел за русской вдовствующей императрицей, сестрой английской королевы-матери Александры. Однако Мария Федоровна отказалась подняться на борт со своей семьей до тех пор, пока каждый беженец, будь он из императорского окружения или нет, не будет эвакуирован. Англичане вынуждены были направить в Ялту и другие суда, чтобы забрать их.

За мной и моей маленькой свитой был отправлен катер. Я в свою очередь тоже отказалась уезжать, пока все мои домашние не будут эвакуированы. В их число входили все те, кто бежал сюда из своих бывших владений, раненые и вся прислуга, одним словом, все, кто хотел уехать. К счастью, я была избавлена от болезненной необходимости оставить Бобби — он не прошел бы английского карантина. Мой любимый славный сеттер умер ночью на своем коврике у моей постели.

Все мое окружение было взято на борт английского транспорта, стоявшего на якоре в живописнейшей бухте, где когда-то над нашей яхтой „Хелена“ развевались голубые и желтые цвета рода Силомирских. Алексей, Вера Кирилловна, Зинаида Михайловна и няня отплыли со мной последним катером. Вместе с моим легким багажом, завязанном в простыни и одеяла, няня втиснула свой собственный узел с пуховыми подушками и таким количеством посуды из нашего сервиза с золотыми монограммами, которое только она одна и могла унести. Багаж Алексея составляли лишь один маленький чемодан и скрипка. У Зинаиды Михайловны было два объемистых чемодана, и у Веры Кирилловны два огромных сундука. Когда мои носилки подняли на борт судна, я бросила последний взгляд на высокие кипарисы, выстроившиеся вдоль прибрежной дороги, которая вилась и петляла по нашему парку. Это здесь Борис Майский учил меня верховой езде, и отсюда же меня возили в царский дворец в Ливадии играть с Татьяной Николаевной и Ольгой. Сейчас яблоневый сад вокруг мавританской крыши нашей виллы был в полном цвету. Последний раз легкий бриз донес до меня весенние запахи и звуки моего детства.

Капитан корабля приветствовал меня на борту. Через открытый иллюминатор моей каюты было слышно, как оркестр на английском линкоре „Мальборо“ заиграл гимн „Боже, Царя храни“. Реквием по царской России и по тем, кого я любила и кто спал навечно в земле своей Родины.

30