Дворянская дочь

— Ничего не изменилось с 1914 года. Ничему не научились.

— Это так, — согласился Л-М, — кроме того, что вместо царей и кайзеров и их дипломатов из благородных, которые более или менее соблюдали международную собственность и чтили договоры, новыми лидерами Европы будут вульгарные демагоги. Они научатся искусству пропаганды у большевиков. Вместо «освобождения народов» и «национального величия» у них будут свои лозунги.

— Это приведет к новой войне. — Мои мысли перенеслись к Алексею, маленькому ученому, который поднялся выше националистической и идеологической розни. Он был единственным здравомыслящим человеком в этом безумном мире.

— Несомненно, — Л-М созерцал и прошедшие, и будущие войны с холодным любопытством.

— Бош! — воскликнул лорд Эндрю. — Вам радостно огорчать людей, Л-М. Почему вы не едете в Англию, Таня, в Лэнсдейл? Семья встретит вас с распростертыми объятиями.

— Спасибо, Эндрю, — я была тронута. Но я хотела попасть в объятия няни и Алексея, которого вдруг страстно захотела увидеть.

Я попросила Л-М сообщить Алексею, что я возвращаюсь, отвергнутая Белой Армией. Не попросит ли он, чтобы в британском военном госпитале сохранили за мной место, если я скоро вернусь?

Теперь только ожидание расследования предполагаемой смерти Стефана все еще удерживало меня в Таганроге.

33

За три дня до моего предполагаемого отъезда в Константинополь, когда я возвращалась с утренней верховой прогулки с лордом Эндрю и бароном Нейссеном, я увидела Л-М, дожидающегося меня с папкой в руках. Он вынул из нее досье и сказал: — Генерал Деникин просил меня передать это вам лично, Таня, вместе с его благодарностью за ваши усилия в беседе с польской делегацией. Хотите ли вы, чтобы мы остались, пока вы будете читать отчет? — добавил он, в то время как я стояла, остолбенев, не в силах приблизиться к документам.

Я вгляделась в эти три лица, склонившиеся ко мне. Даже лицо лорда Эндрю было мрачно и торжественно, таким оно, наверное, было, когда пришла телеграмма с известием, что его брат Берсфорд пал в бою.

— Благодарю вас, — сказала я. — Я лучше прочитаю его одна. — И решительно схватив досье, я поднялась в свою комнату и заперла дверь.

Положив толстый конверт с отчетом, помеченным «секретно», на письменный стол у углового окна, выходящего в сад, я открыла его и медленно вынула пачку бумаг и фотографий. Потом я встала и прошлась, глубоко дыша, чтобы успокоить колотящееся сердце. Наконец, я села за стол. Отложив медицинское заключение и фотографии, — я не могла еще смотреть на них, — я начала читать показания главного очевидца, взятые на русском языке и переведенные на польский. Очевидцем был двадцатидвухлетний украинский крестьянин, бывший капрал и дезертир с Галицийского фронта, который укрылся от призыва в Красную Армию и присоединился к банде Григорьева.

«12 января 1919 года наши разведчики сообщили об обозе с фуражом и провиантом в сопровождении белых, направляющемся на север из Одессы между Днестром и Бугом. Две наших сотни были посланы, чтобы захватить его. Мы зашли с тыла, чтобы отрезать обозу путь на восток и устроили засаду на переправе через Буг. Мы смотрели, как белые приближаются, не подозревая об опасности. Там был рослый молодой человек, который сидел рядом с возницей, правившим первым фургоном, и пел песню. Голос у него был, как у дьякона, богатый, глубокий, с мягкими тонами. Он заставил меня затосковать по моей деревне, по другой, не бандитской жизни. Я бы дал обозу пройти, если б я был командиром. Но наш атаман — он у нас один из самых жестоких — отдал приказ атаковать, как только они перейдут через мост.

У них было 50 вооруженных людей против наших двух сотен. Их пулемет заклинило, и мы первым делом захватили его. Мы понесли некоторые потери, но у нас были автоматические винтовки, отбитые у французов. Мы разоружили пленных и связали им руки за спиной, затем нагрузили их и наших лошадей мешками с зерном и картошкой и отправились обратно в лагерь за Днестром, посадив пленных на их лошадей. Пана с красивым голосом мы посадили на подводу. Мы не церемонились с возницами — они получили пулю между глаз.

Когда мы стали взбираться на холмы, скользкие после дождя, тяжело нагруженным лошадям стало трудно. Наш атаман объявил привал прямо за рекой на маленькой поляне, окруженной лесом и незаметной со стороны моста. Он отрядил двадцать человек помочь спешиться пленным и нагрузить их лошадей добычей. Основной массе наших людей атаман приказал продолжать движение.

Наш атаман установил пулемет. Мне не по нутру хладнокровное убийство. В бою — другое дело, там про все забываешь, и я сказал: „Давайте дадим им возможность присоединиться к нам, пан атаман, по крайней мере, украинским хлопцам“. И я молился, чтобы этот певец мог говорить по-нашему.

„Ладно, пусть, сбережем патроны, — сказал атаман. — Проверь их. А если сбегут — головой ответишь“.