Дворянство. Том 2 (СИ)

Она подумала еще немного, чувствуя ладонью острое плечико под платьем и шалью, которую сама же дала Виторе, чтобы та не мерзла. И сказала:

— Кажется, хватит с нас гостеприимства Пайта.

— Мы пустимся в странствие? — уточнила Витора, глядя снизу вверх. Уходящая луна отражалась в ее больших темных глазах, как льдинки самой чистой воды.

— Ты останешься, — пообещала Елена.

— Нет!

Служанка прижалась к хозяйке, чуть ли не обхватила руками, словно боясь, что их разлучат прямо сейчас. Глухо забормотала, умоляя не оставлять ее милостями, не бросать одну в страшных местах и так далее. На словах «я готова ложиться с вами» Елена снова вздохнула и отвесила девчонке несильный щелбан.

— Глупенькая ты, — беззлобно констатировала она. — Иди, собирай вещи. До рассвета мало времени осталось. Книгу не забудь! Она мне очень нужна… надо становиться умнее.

Чувствовать себя старшей, сильной и взрослой было непривычно. Нелегко опять возвращаться к роли человека, который все решает и несет за других ответственность. С Дессоль все по-иному, на стороне женщины с Земли играло могущество медицинской науки, нужно было лишь соблюдать правила. И то Елена упорола массу ошибок. А сейчас впереди снова развернулось огромное полотно ненаписанной истории и (пока!) не случившихся приключений.

Витора помчалась выполнять указание, видимо решив, что услышанное равносильно обещанию оставить ее при госпоже.

Справлюсь, пообещала сама себе Елена. Прежде справлялась, и теперь как-нибудь переживем.

Чума на оба графских дома, королевскую семью и всех остальных тоже, скопом и по отдельности, добавила она про себя, памятуя, что сказанное вслух это вполне может прокатить за черное колдовство и сглаз. Чума на славный город Пайт-Сокхайлхей, чтоб он провалился.

Если Пантократор и в самом деле существует, то через Теобальда Лекюйе он послал такой знак, что яснее некуда: пора уходить. Вернее — пора бежать.

«Нам было стыдно. Мы не обсуждали это меж собой, однако есть сущности такого рода, в отношении коих слова излишни. Да, нам было стыдно от того, что когда пришла истинная нужда, никто из Маленькой Армии не оказался рядом с Хель, чтобы помочь. В том не было какого-то особого умысла, просто... так сложилось. Кости судьбы покатились и упали определенным образом.

Однако…

Лишь сейчас, спустя много, очень много лет признаюсь тебе — я был рядом. Почти дошел. Я стоял у самого дома и слушал ужасные крики в ночной тьме, которые будто выворачивали мою душу наизнанку. И тогда я допустил величайшую слабость в жизни. Акт самой большой трусости. Да — я тихо сбежал, вернулся обратной дорогой, повторяя себе, что это лишь во благо, что Хель умна и умела, что с родами она справится как никто иной, от меня же скорее произойдет суета и помеха, нежели польза. Так я утешал себя тогда, так повторял в уме и после, потому что стыдился произнести оправдание вслух. До сего дня.

Из этого же признания произойдет следующее. Многие спрашивали меня, как появились Марш Копий и Слова Ненависти. Как Пантократор вложил мне в руку перо, истекающее чернилами, как послал ангелов гнева и возмездия, нашептавших во сне заветное. Однако, правда безыскусна и даже скучна — не было никаких ангелов и божественного озарения. Мною двигал стыд. Обжигающее чувство, которое не слабело со временем. Память о том, что я мог — и не сделал. В действительности яростные слова, коими я бичевал наших врагов, произошли от горячего желания искупить грех слабости.

Что ж, Марш и Слова вписали мое имя в историю Смертного Века… Они же погубили мою душу навеки, ибо пусть Белый Рыцарь и говорил, приводя в пример себя, что нет греха, коего не мог бы положить на весы Пантократор, дабы измерить и оценить меру возможного искупления… я знаю и знал всегда — сотворенное мной Зло не имеет пределов, нет ему прощения.

Помни об этом, помни о том, как одно решение, вызванное слабостью, вполне может удивительным, непостижимым для тебя образом потянуть долгую нить последствий. Вспоминай о моей горькой участи каждый раз в минуты, когда дьявол прельщает тебя соблазном легких решений и необременительных деяний.

Остается лишь гадать, что могло произойти, что изменилось бы, окажись кто-то из нас рядом в ту ночь. Подставь плечо в трудную минуту, скажи доброе слово друга в час, когда душа печальна и пребывает в смятении. Однако нас рядом не оказалось. А Хель получила еще один урок того, что наш мир — плох, ибо в нем царствуют безраздельно жестокость, несправедливость и неблагодарность.

И уж много лет в полуночный час, когда сон бежит старика, я вновь и вновь задаюсь безответным вопросом — не то ли одиночество сломало Хель? Не с тех ли сумерек начался ее — и наш! — долгий путь во тьму?