Дворцовые тайны. Соперница королевы

Каждый вечер Якоб Морф собирал всех своих домочадцев и слуг, включая нашу семью, на молитву, и благодарил Господа за успехи в крестовом походе против анабаптистов. Я должна была участвовать в этом совместном молении, но возносить такие благодарности было выше моих сил, ибо совершенное в городе камнем легло мне на душу. У меня начались ночные кошмары — чаще всего мне снилось, как топят женщин, а их маленькие дети брошены и плачут на берегу реки. Я поведала о своих видениях отцу, а он посоветовал мне думать об анабаптистах как о врагах Христовых, как о нелюдях, чудовищах, которых Господь наслал на нас для того, чтобы испытать нашу веру. Это, дескать, поможет мне побороть жалость.

— Но, отец, я чувствую не столько жалость, сколько ужас.

— Значит, вырви этот ужас из сердца своего, Летиция. Мы живем во времена, когда многое выше нашего понимания. Одному Господу Богу ведомо все… и он вразумляет наших старшин, наших правителей. Мы должны подчиниться Ему и не сходить с избранного пути.

Я не могла не возразить отцу:

— Так, значит, Он ведет и направляет королеву Марию в Англии?

Отец помолчал, а потом отвечал тихим голосом:

— Она считает, что выполняет волю Его.

— Но тогда я ничего не понимаю, отец, и как же мне жить?

Отец только пожал плечами. Он всегда так делал, если исчерпывал свои доводы и проигрывал в споре, особенно когда ссорился с нашей мамой:

— Я тоже не понимаю, дочь моя. Но я молюсь. И я ежедневно благодарю Бога за то, что он дает выжить мне и моей семье.

Я чувствовала, что отец, как и я, поражен и опечален той жестокостью, которая требовалась для защиты нашей веры, но убеждает себя в том, что Консистория поступает правильно, совершает необходимое и даже богоугодное дело.

Сожжения, обезглавливания и утопления продолжались во Франкфурте несколько месяцев, но анабаптистская угроза не ослабевала. Казалось, со временем сердце мое должно было ожесточиться от одного созерцания этих ужасов, но я стала только еще более чувствительной. Теперь я каждый день молилась, чтобы Господь подсказал, как мне с этим жить, как выносить это…

Как-то ранним вечером, когда тени удлинились, а воды реки сменили свой цвет с сине-стального на тускло-серый, на берег рядом с домом Морфа привели женщину из перекрещенцев. Ее должны были утопить. Обычно в таких случаях я спускалась в подвал дома и пряталась там несколько часов, пока казнь, по моим расчетам, не должна была свершиться. Но в тот день что-то подвигло меня поступить вопреки обыкновению. Я осталась в спальне, подошла к окну и заставила себя смотреть на происходящее.

Женщина, которую вели на смерть, была совсем молода. Даже бесформенное рубище не могло скрыть ее здоровой полноты и крепости стана. Палач грубо, клоками остриг ее светлые волосы. Лицо ее было бледным, а руки и ноги — загорелыми, как у крестьянки, которая ежедневно работает в поле весной, летом и осенью и привыкла к простой и суровой жизни. С ней не было никого — ни друзей, ни родственников. Но она несла небольшой сверток, крепко прижимая его к груди. Должно быть, это был ребенок.

На процедуру казни это обстоятельство не повлияло. Заправлявший всем представитель Консистории, склонив голову, прочитал молитву и отдал приказ связать женщине руки и ноги. Я не поняла, что произошло со свертком, который был у нее в руках, так как все приказы были отданы и исполнены стремительно. Миг — и женщина уже лежала на земле. Взмыл длинный сверкающий нож, и палач двумя движениями отсек ей ступни. Хлынула алая кровь, заливая серые камни речного берега. Двое мужчин схватили связанную женщину, приподняли ее и бросили в воду. Я увидела ее открывшийся рот, но не услышала крика. Течение было очень сильным. Оно вынесло ее тело на середину реки, перевернуло, на какое-то мгновение подняло наверх, покачало, а затем стремительно затянуло в глубину.

Спускалась тьма. Те, кто принимал участие в казни, поплотнее завернулись в плащи и поспешили прочь. Страшное место опустело, словно здесь ничего и не происходило, и только на прибрежных камнях еще оставалась кровь. Мне показалось, что у воды брошена какая-то темная тряпка. Потом я вроде бы услышала какой-то слабый, приглушенный крик или тихий плач.

Вначале я решила, что мне почудилось — такие слабые звуки трудно было различить за обычным уличным шумом, — но потом я услышала их вновь. Меня словно кто-то подтолкнул, поднял с места и повел прямо на берег реки. Казалось, звуки доносились из-под моста, где камни были скрыты высокой травой и стояла вонь гниющих отбросов и отходов мясных лавок.

Я с трудом пробиралась вперед, раздвигая траву и низкий кустарник, и вновь услышала крик — теперь более отчетливый. Плакал ребенок.

— Ты тоже слышала? — внезапно на траву упало пятно света и рядом со мной возник Никлаус. В руке он держал фонарь.

— Да, это ребенок. Наверное, младенец казненной женщины. Она прижимала его к груди, когда ее привели сюда. Кто-то попытался спасти малыша.

— Или просто отшвырнул его в сторону, чтобы не мешал палачу.

Как будто в ответ на наши слова плач усилился.