Двуглавый. Книга первая

Тут же пришлось не то чтобы прямо уж обалдеть, но хотя бы малость опешить и Михальцову, когда я вежливо, но решительно заявил, что переговоры готов вести только на нейтральной территории. Его попытки оправдаться, о каких, мол, переговорах, может идти речь, если он просто приглашает к себе случайно встреченного знакомого, выглядели настолько неубедительно, что мне даже не пришлось спрашивать Николая, верит ли он сам в то, что говорит, хватило пристального взгляда и хитренькой улыбочки. Ответным его ударом стал ехидный вопрос о причинах этакой недоверчивости, но и тут у меня нашлось противоядие — я поинтересовался, где, когда и при каких обстоятельствах видел Николай доверчивого юриста и пообещал ему бутылку самого лучшего коньяка, если он меня с таковым познакомит. Посмеялись, и местом дальнейшего общения выбрали Пречистенский бульвар, [3] куда быстро и добрались на тёзкиной «Яузе». Вот там разговор пошёл уже всерьёз…

Пока ехали, мы с тёзкой посовещались и пришли к выводу, что прислуга Михальцовых нам беззастенчиво врала, что врала она не иначе как по наущению Николая, и что сам он во время нашего неудачного визита почти наверняка был дома, в противном случае просто не успел бы выследить и перехватить тёзку так скоро. Не шибко красиво выглядело такое поведение, и потому тёзка вновь согласился, что и правда будет лучше, если переговоры с Николаем проведу я.

Я и провёл. Успешно провёл, между прочим. Не в том смысле успешно, что удалось чего-то уж очень полезного выторговать для дворянина Елисеева, а в том, что полностью подтвердились мои подозрения. Теперь мы с тёзкой совершенно точно понимали, что господин Михальцов представляет не Михайловский институт как таковой, а какую-то группу, действующую помимо института и в своих собственных интересах. Откуда, спросите, такая уверенность? А вот сейчас и объясню.

Когда мы устроились на скамейке, я сразу начал высказывать недоумение — вот, когда ещё проходил осмотр у доктора Брянцева, и что? Где искренний и неподдельный интерес Михайловского института к особе со столь выдающимся потенциалом? В ответ Николай начал нести какой-то вздор, в который не поверил даже тёзка — дескать, дело не особо скорое, пока то оформят, пока это, а профессор Шмидт, что за такие дела отвечает, вообще в отпуску сейчас, и что придётся ещё подождать, а сколько именно, он, Николай Михальцов, сказать не может, потому как чином пока не вышел, чтобы иметь о том представление. И ладно бы ограничился этим, так нет же, начал всякие кошмары рассказывать. Мол, а хорошо ли ты, Витя, подумал, нужен ли тебе институт? Ты же про него ничего не знаешь, а я уже не раз и не два пожалеть успел, что с ним связался. Что там такого нехорошего? Ну как тебе сказать… С жалованьем они очень уж прижимисты, да и то, чтобы деньги на руки получить, кучу бумаг исписать приходится, отчётов всяческих; жить, когда дел много, там же в институтской гостиничке и полагается, а условия в ней так себе; кормят в институтской столовой не так уж плохо, но и отнюдь не как в ресторане хорошем; начальство вообще хуже любого солдафона, хоть и учёные люди, казалось бы… Где бываешь за пределами института, что там делаешь и с кем встречаешься, изволь всякий раз отчитаться, а если начальству твой отчёт, не приведи Господь, не понравится, так потом вопросами замучают. В общем, не пожалел товарищ чёрной краски, описывая место своей службы, весь Михайловский институт ею обляпал, сверху донизу и снизу доверху.

От вдохновенного описания неприглядных сторон жизни института Николай плавно перешёл к позитивной стороне, точнее, к тому, что он в этом качестве собирался тёзке показать. По словам старшего Михальцова, такое положение дел в институте огорчало не его одного, и многие наиболее сообразительные сотрудники, в особенности те, кто в младших чинах, нашли способ скрасить тяжкие будни своей институтской жизни. Делали они это путём кто периодического, а кто и систематического применения своих способностей тайком от начальства, на чём, как уверял Николай, более чем неплохо зарабатывали. Я от имени тёзки включил демонстративное непонимание, и Николай тут же пояснил свои слова примером. Мол, если некий публично известный господин Н. подхватит, не дай Бог, конечно, нехорошую болезнь, то заплатить он пожелает не только за своё исцеление, но и за то, чтобы оно, то есть сам факт такой болезни, осталось публике неизвестным. И заплатит за негласное и действенное лечение он, ясное дело, немало. Столь же щедро раскошелятся и те, кто страдает болезнями, для современной медицины неизлечимыми. А уж страх перед теми же хирургами или дантистами испытывают очень многие люди, и обилие таких пугливых пациентов позволяет не обращать внимание на толщину их кошельков. Но, как говорится, не целительством единым, можно ещё загребать деньжищи, имея способность предугадывать изменения на биржах… В общем, перспективы Николай расписывал самые что ни на есть сияющие.