Двуглавый орел

Мы постоянно искали что-то, возможно и не существующее, но способное доставить неприятности, если мы вдруг это пропустим. Если на этот счёт и оставались какие-то сомнения, они рассеялись в начале ноября, когда пароход на компании "Венгро-Хорватия" "Габор Бетлен" был торпедирован и затонул у острова Лунга после того, как аэроплан с базы Луссин замешкался, передавая сопровождение смене из Зары, а подлодка этим воспользовалась.

Как бывшему капитану-подводнику, мне хотелось думать, что я бы такой ошибки не допустил, но, говоря по секрету, не был в этом абсолютно уверен. Пилот и наблюдатель во время сопровождения сменялись каждый час, но в зимний мороз можно запросто погрузиться в размышления и пропустить выглядывающий из воды перископ, особенно если поверхность воды испещрена барашками или резвятся дельфины.

Признаюсь, испытывал я тогда смешанные чувства: с одной стороны, после ужасов, пережитых на фронте в качестве пилота ВВС, мне следовало бы наслаждаться нынешними полетами, скучными и безопасными, особенно принимая во внимание беременную жену, проживающую в Вене.

Но я также знал, что сотни тысяч моих товарищей каждую минуту рискуют жизнью и жертвуют ей во имя родины и императора. Кавалеру рыцарского креста Марии Терезии казалось несколько неприличным вести эту полупенсионерскую жизнь на прекрасном адриатическом острове, со скромными удобствами и минимальным риском, когда другие терпят жестокие лишения и опасности в окопах и на подлодках.

По сравнению с полётами над Альпами, или, как чаще случалось, среди них, здешние полёты не представляли особенной опасности. Лодка "Лёнер" номер L149, на которой я летал, была удобным и безопасным старым трамваем — как и все летающие лодки, с весьма скромными возможностями даже в сравнении с "Ганза-Бранденбургером", но добротно построенная, а будучи, как наша, снабжённой немецким двигателем "Мерседес" на сто шестьдесят лошадиных сил — и чрезвычайно надёжная.

Лодки выпускались на вагоностроительном заводе Якоба Лёнера в Вене бывшими специалистами по изготовлению конных катафалков, вроде тех, что иногда ещё мелькают в фильмах ужасов, и имели длинный элегантный корпус из лакированного красного дерева и пропеллер толкающего типа, установленный позади двух широких, изогнутых и немного скошенных назад крыльев. Пилот и я размещались бок о бок в открытой кабине, как в воздушном спортивном автомобиле. Мы могли бы установить пулемёт для обороны — на складной треноге со стороны наблюдателя, но поскольку летали далеко от вражеских истребителей, то обычно оставляли его на берегу, чтобы облегчить вес, а вместо него брали с собой радиостанцию.

Под основаниями крыльев мы несли четыре двадцатикилограммовые бомбы— в качестве вооружения, на случай, если заметим подлодку.

Второй половиной этого "мы" был мой пилот, фрегаттенлейтенант Франц (или Франтишек) Нехледил, чех по происхождению, как и я, сын аптекаря из городка Прибрам в южной Богемии.

Нехледил, младше меня на семь лет, был мне симпатичен, однако мы с ним никогда не говорили по-чешски, только на немецком. В габсбургской армии дозволялось, даже поощрялось общение офицеров с подчинёнными на их родном языке, даже если пришлось бы специально учить язык. Но среди офицеров и сержантов общение на национальных языках хоть и не запрещали, но считали дурным тоном повсюду, кроме нескольких венгерских и польских подразделений.

Официальная доктрина гласила, что каждый, кто надел офицерский мундир императорской армии, забывает о своей национальности. Таким образом, единственным допустимым языком австрийской половины монархии стал необычный, полузабытый язык, называемый "официальным немецким", известный тем, что добрых две трети говоривших, писавших, думавших, рассказывавших анекдоты или даже предававшихся страсти на этом языке пользовались им как иностранным — вроде нас с Елизаветой, например, поскольку я не знал венгерского, а она могла совсем немного, запинаясь, говорить по-чешски.

Но у Франца Нехледила имелись иные, более мрачные причины избегать чешского языка, даже когда мы с ним оставались наедине. Его отец был основателем местного отделения общества "Сокол" в Прибраме — чешской патриотической и спортивной организации, официально предназначенной для "повышения нравственности и духовности чешской молодёжи". Однако за несколько лет до войны эта организация вызывала в Вене всё большую тревогу, как тайное общество, посвящённое чешской независимости, возможное ядро подпольной армии сопротивления.

После начала войны, когда австро-венгерскую армию основательно побили русские и сербы, власти запаниковали и стали сотнями арестовывать чешских националистов. Многих из них по сфабрикованным обвинениям повесили по приговору военных судов, а оставшихся поспешно отправляли в концентрационные лагеря, в Австрию. Отца Нехледила признали виновным в шпионаже и приговорили к смертной казни, но он обманул своих палачей — умер в тюрьме от тифа.