Двуглавый орел

Я в ужасе огляделся, пока в ушах свистел ветер. Увидел, что ткань на крыльях начала рваться и натягиваться, а корпус угрожающе скрипел, перекрывая рев двигателя. Потом я посмотрел вверх на итальянца, все еще пытающегося прицелиться.

У нас оставалось всего несколько секунд, чтобы выровнять аэроплан, а когда мы это сделаем, то попадем в прицел, и нас разнесут в щепки. Но тут нижнее крыло противника слегка прогнулось, сначала на концах, а потом и ближе к корпусу. Итальянец попытался выровняться, но слишком поздно — со страшным треском верхнее крыло "Ньюпора" оторвалось и отлетело назад, вращаясь в воздухе, как гигантское перекати-поле.

Итальянец просвистел мимо нас, потеряв контроль над разваливающимся аэропланом, а Тотт тем временем налег на штурвал, чтобы вытащить нас из пике, успев всего в нескольких метрах над озером. Я решил, что наш собственный аэроплан тоже рассыплется от напряжения, но каким-то образом нам удалось выровнять его, а потом вернуться и сесть в том месте, где мы разминулись с преследователем.

Это был усеянный цветами альпийский луг между двумя сосновыми лесами у озера. Тотт посадил аэроплан в сочную траву, и стадо коров разбежалось в панике с громким звоном колокольчиков. Мы выпрыгнули из "Ллойда", как только он остановился, и осмотрели останки крушения, пока к нам бежали солдаты с соседнего поля.

Вот уж не думал, что такая хрупкая штуковина, как аэроплан, может так глубоко завязнуть в земле. На поверхности остались лишь ободранные крылья и часть хвоста "Ньюпора". Что до пилота, то его нигде не было видно. Мы вошли на прохладную и молчаливую поляну соснового бора, ковер хвои скрадывал звук шагов. Тотт остановился и схватил меня за руку.

— Vide [20], — сказал он, указывая куда-то.

Утро было безветренное, но одна сосна слегка подрагивала.

Мы посмотрели наверх. С ветвей в тридцати метрах наверху медленно капала кровь. В конце концов пришлось одолжить у стоявшего рядом саперного батальона двуручную пилу и свалить дерево, чтобы вытащить пилота.

Его жетон сообщал, что это сержант-пилот Антонио Патинелли двадцати трех лет из Феррары. Ради его похорон мы остались в Альтхаммере и проследили, чтобы всё прошло как надо: почетный караул, флаг над гробом и итальянский гимн по специальному разрешению командующего корпусом. Это самое меньшее, что мы могли сделать для врага, чья стойкость оказалась сильнее конструкции машины.

Мы были уверены, что он и его товарищи сделали бы то же самое для нас, если бы мы поменялись местами. Когда я немного успокоился после утреннего возбуждения, то отвел Тотта в сторонку на беседу на смеси латыни и военного немецкого.

Я обнаружил, что на латыни он говорит неплохо, хотя и с заметным венгерским акцентом, времени от времени он запинался, чтобы подобрать нужные слова для описания неизвестных в античности явлений. Мне хотелось расспросить его, поскольку после отчаянной утренней авантюры в моей голове всплыли мысли относительно событий несколько дней назад над Пальмановой.

— Di mihi, O Toth [21], — сказал я,— как, черт возьми, вам удалось вывести нас из штопора?

Мне страшно хотелось узнать, как у него это получилось. Английский авиатор, майор Хоукер, летом 1914 года сообщал о том, что вывел машину из штопора, но начавшаяся война не позволила его расспросить, как он это сделал. А теперь тот же трюк исполнил Тотт, и я подозревал, что это не было чистой удачей. Тотт ненадолго задумался и ответил:

— Res facilis est [22], — сказал он, ухмыляясь своей раздражающей улыбочкой. — Я снизил скорость, а потом начал вращаться... вот так, — он вытянул руки и резко опустил их в стороны. — Aviator vulgarus тоже попытался задрать крыло вот так. Но он уже начал сваливаться, так что стало только хуже. Nihil bonum est [23], — он покачал головой. — А я позволил аэроплану несколько раз крутануться, поставил рычаги управление в центральное положение и потянул за штурвал — gubernaculum dexter sinister dexter [24], вот так. И больше никакого штопора, — широко улыбнулся он.

— Ясно, — сказал я. — И вы сами это придумали?

— Разрешите доложить, герр лейтенант, так точно. Inveniego ipse. Цугфюрер Тотт Magyarus est [25], — он постучал себя по виску. — Хорошие мозги, cerebrum bonum habet, nicht wahr? [26]

Я немного подумал, а потом подозвал венгерского сержанта, занимающегося нашим аэропланом. Я не был уверен, насколько хорошо Тотт понимает немецкий, раз уж говорил он на нем настолько ужасно, и не хотел, чтобы он воспринял мои слова неправильно. Я также понимал, что через шестнадцать лет после школы я не очень уверенно слагаю импровизированные речи на латыни.

Сержант согласился выступить в роли переводчика, чтобы я мог высказаться по-немецки.