Двухголовая химера

До вершины холма оставалось с полсотни шагов, и именно здесь нашёл выход ручеёк, который раньше спускался вниз по склону. Теперь же поперёк русла разлеглась здоровенная химера, напоминающая жабу с брюхом на спине. Весу в туше было явно больше сотни пудов. Из туловища росли и упирались в землю когтистые лапы, и на каждой из них имелось разное количество пальцев. Широкий лентообразный язык с хлюпаньем слизывал воду, текущую из-под земли, и отправлял в беззубую пасть. Округлый живот покрывала сетка крупных пор, через которые мутант шумно дышал и потел той самой чёрной слизью, утекающей прочь.

В ней в самом деле не было ничего естественного.

При нашем приближении тварь забеспокоилась, заворочалась, скребанула пару раз когтями землю, но трапезу так и не прервала. Чтобы вскочить и броситься на нас, не могло быть и речи: судя по объеденным растениям, химера не уходила от своей лежанки дальше пяти саженей. Вряд ли она могла хотя бы стоять.

Рэн по-прежнему молчал, явно ожидая моих действий.

— Да уж, гадость, — сплюнул я, обходя тварь на почтительном расстоянии. — Отожралась-то как!

Чудище всхрапнуло и переставило лапы.

— Отойди, моралист, — сказал я Рэну и сам отступил подальше. — Сейчас почищу тут…

В бытность мою чистильщиком магией пользоваться не получалось — потому что работал не один, а простым смертным про мой Дар знать не полагалось. Тем не менее, Дисс научил меня особому плетению, как раз для таких случаев: не самому простому, но работающему только с плотью мутантов.

Хорошо, что теперь меня не сдерживало присутствие посторонних.

Химера вспыхнула, как огромный факел. Зелёное магическое пламя набросилось на неё так же, как обычный огонь набрасывается на сухостой. От боли чудовище захрипело, да так низко, что задрожала земля. Вся туша дёрнулась и сумела отпрыгнуть на полсажени в сторону, но ей это никак не помогло. Над большой пастью открылось ещё две поменьше, и химера заверещала в три голоса — но в них не было естественного страха смерти. Только боль и безумие.

— Надеюсь, эта мерзость не успела попасть в реку или какой-нибудь водоём, — сказал Рэн, глядя на агонию чудища.

— Скорее всего скопилась на дне лога. Тут всё-таки холмы.

Тварь дёргалась из последних сил, но лапы у неё уже сгорели, так что перемещаться она больше не могла. Вопль со временем тоже утих, слышалось лишь шипение сгорающей плоти. А спустя несколько минут на поляне и вовсе остался только толстый слой золы, которую тут же начал подхватывать ветерок.

Я, пошатнувшись, развернулся и побрёл обратно к лагерю. Сил на химеру ушло немало, но слабость навалилась не из-за этого. Просто я подумал про себя, что Рэн прав: Нирион разваливается изнутри, гниёт в собственном соку. Это происходит уже девять тысяч лет, и будет продолжаться ещё невесть сколько. И всё по чьей-то непостижимой воле.

В ночной тесноте мы спустились с холма, снова пошли вдоль гряды, миновали памятное поваленное дерево, и снова пошли в горку. Рэн молчал, очевидно сказав всё, что хотел. Впрочем, слова уже и не требовались. Он задал вопрос, на который у меня не было ответа.

Кто бы ни замкнул Нирион, призвать его к ответу всё равно не удастся. А значит незачем гадать, почему неведомый гигант поступил именно так. Может, Церковь права, и в этом был великий божественный замысел. Может, людские боги замкнули мир, чтобы научить паству нести ответственность за свои поступки. Ведь если бы все знали, откуда берутся возвраты, возможно, кто-то вёл бы себя осторожнее. А может, в замыкании не было никакого смысла, и всё это огромная катастрофическая случайность. Какая разница? Нам не осталось ничего, кроме как смириться с тем, что получилось.

Даже если некто могущественный решил перевоспитать человечество, он жестоко просчитался. Вместо того чтобы одуматься, люди просто… приспособились. Научились жить бок о бок с плодами своей деятельности. Привыкли жить в страхе перед катаклизмами, списали на волю божию детей, которые из-за возвратов рождаются мёртвыми или изувеченными. Перестали обращать внимание на болезни, становящиеся всё тяжелее, всё убийственнее с каждым годом. Привыкли соседствовать с чудовищами, мутирующими, жрущими всё вокруг, отравляющими воду, почву и воздух, с выродками, которые давно стали опаснее самого человека, и которым не хватает лишь разума, чтобы истребить другую разумную жизнь навсегда.