Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Не знаю, как Аста, но я в те страшные мгновения совершенно точно утратила рассудок. Возможно, я забила бы служанку до смерти, если бы Ида не пришла в чувство и не оттащила бы меня от новой наложницы бога огня. Я поддалась, потому что ослабела и ничего не разбирала за пеленой слёз, а девушку хлестала по щекам, так как уже не могла остановиться. Не помню, как Аста покинула покои, вывела ли её Ида, или она сумела уйти на своих ногах — для меня это не имело значения. Упав лицом в подушки, я судорожно рыдала, ещё горше, чем рыжеволосая служанка.

Она потеряла невинность или, может быть, честь. Я потеряла ближайшую подругу, любимого аса, свою гордость и положение. Я была унижена и раздавлена поступком Локи ничуть не меньше, нежели несчастная жертва чужих интриг. Боль вспыхнула с новой силой, ослепила, обожгла, проходя через центр живота. Она возвращалась всё чаще, вырывая воздух из груди, становилась всё сильнее, пронзительнее, продолжительнее. С трудом выдохнув, я перевернулась на бок, сжалась, обхватив руками колени и дрожа всем телом. Истерический припадок медленно сходил на нет, оставляя лишь опустошённость и бессилие. Я не справлялась. Очень трудная беременность, появление Гулльвейг в Асгарде, перемены в Локи, измены, предательства, подлость… Я не выдерживала. Сломалась настолько, что не желала ни появления злосчастного ребёнка на свет, ни продолжения своей собственной никчёмной жизни.

Я так и заснула, свернувшись, точно и сама была нерождённым младенцем, уткнувшись щекой в подушку, холодную и мокрую от слёз. Не знаю, сколько мне удалось отдохнуть, на какое время забыться, прежде чем меня вырвал из беспамятства пронзительный женский визг. Я вздрогнула и открыла глаза, ощущая себя всё такой же беспомощной и разбитой, как и накануне. Однако мысли мои к утру прояснились, и я сумела сообразить, что страшный вопль, раздавшийся когда и солнце-то не успело подняться над Асгардом, добра не предвещает. Поднимаясь с постели, я встретилась взглядом с Идой, такой же взъерошенной и растерянной, как и госпожа. Служанка хотела выглянуть за двери, чтобы узнать, что происходит, однако, повинуясь неясному внутреннему порыву, я жестом остановила её, подозвала к себе.

Не иначе как провидение уберегло хрупкую девушку от того, что мне предстояло увидеть. Хотя, признаться, к такому нельзя быть готовой, не имеет значения, сильная ты или слабая, служанка или госпожа. Когда я решительным движением распахнула двери и вышла за пределы покоев, то сразу же столкнулась с молоденькой служанкой, до смерти перепуганной и белой, как снег. Девушка пребывала в таком первозданном ужасе, что, не признав во мне госпожу, бросилась на шею и зарыдала, судорожно обвивая меня руками. Я покачнулась и, верно, упала бы под её весом и сильным порывом, если бы подоспевший стражник не оттащил от меня обезумевшую прислужницу.

Кроме нас троих пока никого ещё не было на площадке второго яруса, выходящей на центральный зал у главных дверей. По лестнице бежал второй стражник. Слышались встревоженные и сонные голоса. Ничего не понимая, я снова взглянула на поражённую девушку, проследила направление, куда она указывала трясущейся рукой — такой тонкой и прозрачной, что, казалось, она принадлежала духу, а не живой служанке. Я подошла к ограждению, выглянула, посмотрела вниз, затем вперёд и по сторонам. Увидев то, отчего ужас поработил бедную девочку, я не сумела закричать. Не сумела даже вздохнуть. Все мои внутренности в тот же миг сжались, скрутились, переплелись, и неимоверным усилием воли мне удалось сдержать резкий сухой позыв тошноты. Бессознательным движением я схватилась за грудь пониже ключиц, сжала кожу пальцами и с трудом вздохнула, точно мне не хватало воздуха, а сердце вот-вот грозило остановиться.

Перекинутая через ограждение верёвка удавкой сжималась на тонкой девичьей шее. Очевидно, спрыгнув со второго яруса вниз, она чуть покачивалась из стороны в сторону, движимая порывами ветерка. А может (и даже скорее всего), ледяным ужасом, затмившим мне глаза, ведь такого сильного ветра не могло разгуляться в золотом чертоге. Мне казалось, я слышу жуткий тихий скрип. Мерный, равнодушный. Казалось, закатившиеся матовые глаза смотрят на меня с укором, хотя они уже не могли иметь никакого осознанного выражения. Руки свисали безвольными плетьми, однако я видела нечто жуткое в этих бескровных белых пальцах, точно пройдёт мгновение, и они дрогнут, пошевелятся и сомкнутся у меня на шее. Всё в её облике казалось бледным, бесцветным, словно все краски покинули несчастную вместе с жизнью. Единственным ярким пятном оставались сбившиеся рыжие пряди волос.