Двужильная Россия

– Чиж! – сказал я, когда получил возможность перекинуться наедине с ним словом. – Я не узнаю вас. С какого курорта вы приехали?

– С огородов, – ответил Чиж. Кажется, он тоже был рад неожиданной нашей встрече.

– Чем же вы там питались, что так поправились?

– Картошкой и горохом, – ответил Чиж. По-русски он говорил заметно уверенней, да и акцент стал не такой резкий. – Из полустационара меня выписали совсем доходягой и отправили на участок. Был уже конец лета, и все созрело. И я стал есть. Каждый день я варил и съедал котелок картошки и котелок гороха. Я целый день ел картошку и горох. И вот видите, – улыбнулся он со скромно-довольным видом. – Без всяких жиров.

– Понятно, – сказал я. – Горох – это белки. Картошка – углеводы. Белки и углеводы. Понятно.

Вскоре его перевели с участка к нам в отделение. Из учетчика он превратился в нарядчика, распределяющего всю наличную рабочую силу по объектам – должность могучая. Определенно Чиж делал в лагере карьеру.

Несколько времени спустя, при случайной встрече, он спросил меня:

– Вы довольны своей работой?

– Конечно, – ответил я.

– А что бы вы сказали о работе на маслозаводе?

– На маслозаводе?

Я задумался. Работа на маслозаводе для многих и многих была хрустальной мечтой. Даже конторщики говорили с завистью о тех, кто там работал.

– Подумайте, – продолжал мой змий-искуситель.

Велик был соблазн. В конце концов, придурки-конторщики сидели на той же скудной баланде, что и все. Правда, на маслозаводе придется работать руками, а не головой, и уже не сидеть за бумагами. Но быть около молока и масла!.. Долго раздумывать в таких случаях я не привык и после некоторого колебания дал согласие на свой перевод из конторы.

В первый же день работы на новом месте пришлось мне пожалеть о своем решении. Маслозавод представлял собой маленькое, кустарного типа предприятие со штатом рабочих в пять-шесть человек. Все делалось вручную, без какой-либо механизации. На мою долю выпало взбивать, вместе с напарником, масло. Целыми часами мы вдвоем крутили и крутили кувыркающийся, укрепленный на оси, закрытый бачок, крутили до тех пор, пока налитые там сливки не начинали оседать изнутри на стеклянном окошечке, проделанном в бочонке, белыми крупицами масла. Это был такой же тяжелый, непрерывный, изнурительный физический труд, как и в кочегарке вольной столовой, с тою только разницей, что теперь сил у меня было немного больше.

Мы без устали крутили бочонок со сливками, а в ушах стоял непрерывный гром и звон огромных бидонов под молоко, называвшихся флягами, и шипение пущенной воды, смывавшей с цементного пола пролитое молоко. Вода заливала ноги, на полу стояли лужи, мы ходили целый день в мокрой обуви. Резиновые сапоги, необходимые в таком производстве, считались излишней роскошью.

Но когда в конце рабочего дня директор завода, вольный, выдал каждому из нас по маленькому кусочку свежего сливочного масла, завернутого в пергаментную бумагу, настроение у меня несколько поднялось.

– В бараке не ешьте, – предупредил директор.

Я понял, почему работающие на маслозаводе никогда не говорили в бараке о своей работе и вообще держались замкнуто, обособленно от окружающих, будто члены тайного общества.

Мы приходили на работу, когда было еще темно, и уходили, когда уже давно было темно, вкалывая по двенадцать, а то и больше, часов. И всякий раз, уходя, уносили с собой выданное добрым директором масло. Сегодня я сам съедал такой кусочек, а на следующий день, по безмолвной взаимной договоренности, отдавал Чижу. Практичная еврейская голова Чижа сработала: знал, что, устроив меня на такое место, и сам не останется внакладе.

Зато в обрате – обезжиренном молоке – мы, работяги, просто купались. Мы пили его кружками вместо воды. Получив обед, выливали из ячменной баланды водянистую юшку и заменяли обратом. То же самое делали с кашей.

Постепенно я начал втягиваться в работу, и она уже не казалась такой изнуряющей, как в первые дни. Видимо, сил прибавилось.

Но мне определенно не везло с хорошими местами. Скоро я вынужден был покинуть маслозавод, совсем не по своему желанию. Случилось так, что истопник, подогревавший котлы для стерилизации молока, неожиданно заболел, и директор заменил его мною. Однако мой опыт истопника в данном случае оказался совершенно бесполезным. Печи здесь топились караганником – топливом, совсем для меня незнакомым. Как я ни бился, огонь в печах, набитых рубленым кустарником, упорно не желал разгораться. Проклятый Казахстан! Здесь даже дерево не горело.