Двужильная Россия

Кузнецов решил блеснуть: поставить патриотическую пьесу «Константин Заслонов», об известном белорусском подпольщике-инженере, работавшем в оккупированном немцами Минске.

Сценическое оформление этой постановки нисколько не напоминало ту импровизированную самодеятельность, какой отличался бурминский спектакль. Декорации были настоящие, костюмы тоже. Среди заключенных нашелся молодой художник с большим сроком, его расконвоировали, и он принялся за работу. Не все написанные им декорации оказались вполне удачными. Железнодорожное депо, например, неправдоподобно чистенькое, было рассчитано на большую сцену, а не на такую крошечную, как наша. Но остальные декорации были неплохими.

Трофейные немецкие мундиры и шапки достали в каптерке – после войны их в большом количестве прислали в лагеря в качестве одежды для заключенных. Были специально изготовлены форменные немецкие фуражки для гестаповца, которого играл Косинов, и для советника Хирта (Сергей Сергеевич). Штатские костюмы одолжили исполнителям вольные. Главную роль, Заслонова, исполнял сам Кузнецов.

Впервые в жизни стал актером и я. Мне досталась роль Ганса, денщика советника Хирта, тупого немецкого солдата-палача. Ирония судьбы!.. Немецкий мундир (не знаю, какой гитлеровец носил его до меня) я украсил вырезанными из картона погонами и соответствующими значками. Жженой пробкой подрисовал себе гитлеровские усы. Получился фриц хоть куда! Маленькую свою роль я как мог расцветил. Когда поднимается занавес, зритель видит комнату Хирта, в которой, накрывая на стол, хлопочет Ганс. Сергей Сергеевич научил меня немецкой песенке, которую я в эти минуты и напевал.

В одной из картин я применял следующий трюк.

Напряженная сцена допроса у Хирта арестованного подпольщика-коммуниста. Допрашивает гестаповец (Косинов), холодный, жестокий, изящный в офицерской немецкой форме. Таким он, наверно, и выглядел, когда служил в армии Власова. Тут же Хирт. Я стою сзади – руки по швам, морда тупая. Хирт обращается к арестованному с увещевающей речью, и тут что-то им сказанное кажется мне настолько смешным, что не могу удержаться, издаю короткий, совершенно дурацкий смешок, но, сразу же спохватившись, опять замираю с глупой деревянной рожей.

Это внезапно прозвучавшее среди напряженной тишины зала отрывистое идиотское ржанье всегда производило безошибочный эффект. В ответ зал грохотал общим смехом.

После того как я впервые это проделал, сам для себя неожиданно, Косинов заявил, что такой смех срывает всю сцену допроса. Однако Сергей Сергеевич на это возразил: не только не срывает, а, наоборот, в силу контраста, усиливает впечатление от сцены. В конце концов мое ржанье было санкционировано. Сергей Сергеевич даже подыгрывал мне в этот момент.

Маленькая речь Ганса сделала меня личностью, популярной в ЦПО. Проходя по поселку, нередко я слышал, как мальчишки, дети надзирателей, говорили вслед:

– Смотри, Ганс идет!

Еще большую популярность завоевал Буданов, игравший полукомическую роль рабочего-подпольщика Кропли. Особенно понравилась публике постоянная его присказка «Лишь бы тихо». В зоне Буданова иначе и не называли, как Кропля либо Лишьбытихо.

Даже в лагере люди тщатся сделать карьеру. Лишний раз я убедился, насколько сильно и неистребимо честолюбие человеческое.

Завоевав признание публики, Буданов стал исподволь подкатываться под Кузнецова с целью занять его место руководителя культбригады. Мишка это узнал – на одном из совещаний разгорелась бурная сцена.

Но тут я расстался с культбригадой.

Начальник КВЧ сообщил мне, что освободилось место хлебореза – хочу ли я его занять? Я задумался. Быть около хлеба – лучшей работы не придумаешь. В рассуждении сытости культбригада ничего не давала. Кроме того, было и другое обстоятельство, заставившее меня внимательно отнестись к такому предложению. «Заслонов» был уже показан здешним зрителям несколько раз, мы выезжали на гастроли с этим спектаклем не только на участки, но даже побывали и в До́линке, на большой настоящей сцене, где выступали перед высоким лагерным начальством. Требовалось уже освежить репертуар. Возник замысел поставить комедию Шкваркина «Чужой ребенок», в которой для меня не оказалось роли.

Я чувствовал, что Кузнецов смотрит теперь на меня как на балласт и – мужчина решительный – воспользуется любым поводом, чтобы выдворить меня из бригады, а КВЧ это санкционирует. Не поможет и присланный мамой меховой жилет, который я, в ущерб себе, поднес Мишке и который тот принял весьма благосклонно. Из актера я решил превратиться в хлебореза и сделал это, как оказалось, вполне своевременно.