Двужильная Россия

Я объяснил Бабенко, каким образом попал ко мне «Колхозник» со злосчастной статьей, и сказал, что ничего контрреволюционного здесь нет. Статья написана, когда о Блюхере еще не знали как о враге народа, и напечатана в советском журнале, издававшемся под редакцией Горького.

– Ничего не значит, что напечатана! – сказал Кум железным голосом – Есть у вас еще какие-нибудь газеты?

Я признался, что есть. Лучше было признаться, чем ждать специального шмона.

– Принесите все. И чтоб больше никаких глупостей. Выйдете из лагеря – пожалуйста, пишите. Можете идти.

Мне стало по-настоящему страшно, когда я наконец уразумел, какая готовилась мне ловушка. Разумеется, рыжий зоотехник просил дать ему почитать не по своей инициативе – откуда ему было знать о моих газетах! – а по приказу самого Бабенко. И счастье, что я ничего не дал читать. Если бы дал, хоть что-нибудь, – погиб. Меня ждал лагерный суд и новый добавочный срок. Эффектное бы дельце состряпал томящийся бездельем лейтенант Бабенко: закоренелый антисоветчик выписывает в лагерь свои статьи, восхваляющие врагов народа, и распространяет их среди заключенных с целью подрыва советской власти. Может быть, и групповое дело удалось бы склеить…

Но оставалось тайной, каким образом сам Бабенко узнал о полученной мной посылке. Зина не могла об этом сообщить. Скорее всего, перлюстрируя лагерную корреспонденцию (а это, вероятно, тоже входило в его обязанности), он обратил внимание на мое письмо, где я просил прислать газеты со своими статьями, и взял его на заметку.

В прошлом году, проходя площадью Восстания, увидел я выставленные в газетном киоске, среди газет, журналов и открыток, новенькие календари с ярким, красочным портретом «врага народа» маршала Блюхера. Жаль, не купил.

А надо бы купить. На память.

49

На соседнем Лиманном участке, закончив срок, выходил на свободу заведующий зерноскладом. Мне предложили его место. Маленький Лиманный участок был бесконвойным. Зона, где стоял только один длинный барак, представляла собою вид мирный и заброшенный: пусты покосившиеся полуразрушенные вышки для часовых, гостеприимно распахнуты настежь ворота, сбитые из двух-трех бревен и опутанные колючей проволокой. Свободно входи и выходи.

Я согласился на такое предложение. Манила свобода и независимость подобной работы.

Северный Казахстан почти не знает дождей, летом стоит сушь, и поэтому все здесь выращивается способом искусственного орошения. На Поливном участке, где я жил, применялась система каналов-арыков, а здесь, на Лиманном, поля просто затапливались водой. Своеобразным и красивым было зрелище залиманенных весной полей – будто лежали десятки сверкающих на солнце зеркал, оправленных в квадраты решетчатой рамки, и по этим рамкам – земляным насыпям – отражаясь в воде, осторожно ходили люди. Летом, напоив сухую почву, вешняя вода постепенно сходила, а на смену ей поднимались хлеба, начинали колоситься.

Саманное белое здание склада, куда на грузовиках свозили с полей сжатое и обмолоченное самоходным комбайном зерно, стояло в полукилометре от разрушенной зоны, среди степи. При складе, в уютной маленькой хибарке, жил сторож, он же мой помощник, не то поляк, не то литовец Буткевичус или Буткевич, долговязая, вкрадчиво-вежливая, хитрющая бестия в сером немецком кепи с большим козырьком. Ходил он на полусогнутых ногах, длинные руки с выставленными назад локтями тоже полусогнуты, тяжелые рабочие кисти свешены. По образу прошлой долагерной жизни, по взглядам, по всей психологии был это типичнейший западноевропейский кулак.

В послевоенные годы Буткевич держал связь с бандами зеленых, которые долгое время таились в глухих литовских лесах, делая налеты на советские учреждения. Самодовольно рассказывал он мне, как на глазах наших солдат выносил спрятавшихся у него «партизан», когда к нему на хутор неожиданно нагрянул разъезд. Пока хозяйка радушно угощала гостей чем бог послал, хозяин перетаскивал из сарая куда-то в лес, взвалив себе на спину, большие снопы соломы – сноп за снопом. В каждом находился человек. Так, одного за другим, и перетаскал всех.