Двужильная Россия

Прошло дня два-три. Вновь сидели мы, несколько человек, после трудового дня у себя в бараке и вели ленивый треп. За спиной у меня, на своей койке, молча прислушивался к тому, что я говорю – Романов. Было у меня впечатление, что после маленького банного происшествия он заинтересовался мною, и этот интерес носит оттенок уважения.

Я свернул махорочную папироску, взял в зубы, похлопал себя по карманам. Спичек не было.

– Ребята, нет ли огонька?

– Пожалуйста! – вдруг сказал позади меня Романов и, чиркнув, поднес зажженную спичку.

– Спасибо, – сказал я и продолжал беседу, не подавая виду, что поражен небывалым таким явлением. Эта услужливо поднесенная спичка, это «пожалуйста!» из уст барачного диктатора, который ко всем обращался не иначе как «эй, ты, падло!»…

Потом я вышел во двор подышать свежим вечерним воздухом. Конторские служащие числились расконвоированными, но тем не менее жили в зоне, а на работу за пределами зоны ходили под личную ответственность своего, так сказать, бригадира, старика-главбуха Якименко. Немного погодя следом за мной вышел из барака и Романов, постоял. Затем подошел.

– Хороший вечер.

Я согласился, что вечер действительно хорош. Поговорили о погоде.

– Вы в конторе работаете? – спросил Романов («вы!»)

– Да, в конторе, – ответил я, с удивлением обнаружив, что парень, оказывается, способен не только на звериное рычание, а на человеческую, мало того, на светскую речь. Побеседовали мы с ним несколько минут мирно и вполне пристойно и затем разошлись.

Вскоре Романова увезли. На другой участок или в этап, неизвестно.

Даже в такой обстановке старался я бороться не только за жизнь, но и за человеческое свое достоинство. И, кажется, успевал в этом. По крайней мере, один из надзирателей сказал мне как-то:

– Нехорошая у вас, Фибих, тенденция. (Экое слово знал!)

– Какая тенденция?

– Вы других за людей не считаете.

Я считал других за людей – он был неправ. Но только перед такими, как он, не лебезил, не подхалимничал, внутренне смотрел на них сверху вниз, и надзиратели – народ по характеру своей службы наблюдательный, видимо, это чувствовали.

Припоминается мне эпизод другого порядка.

В конторе отделения работали не только заключенные, но и вольные. Работала в том числе и одна молоденькая, только со школьной скамьи девочка, хорошенькая пухленькая брюнетка. Приехала сюда из Тамбовской области от родителей к своей старшей сестре, заведующей ларьком для вольных, и поступила в контору бухгалтером. Неизвестно, что побудило ее искать себе работу в исправительно-трудовом лагере.

Случилось как-то, мы с ней задержались в конторе вдвоем дольше обычного. Все разошлись. Я вообще не спешил в зону и всегда уходил позже других, отдыхая от барака. Мы сидели и работали в полном молчании, каждый занятый своим делом. Лишь иногда на счетах пощелкивали, я или она. Вдруг в тишине прозвучал девичий голосок:

– Я хочу задать вам один вопрос.

– Пожалуйста, – сказал я, насторожившись. Вопрос, требовавший предисловия, не мог быть обычным.

– Правда, что следователи бьют? – спрашивала девочка, не поднимая от бумаги глаз. Мне показалось, давно ее мучает такой вопрос.

– Правда, – ответил я.

– Зачем это они делают?

– Чтобы получить нужные им показания.

– Какая гадость! – вырвалось у нее. На круглом миловидном полудетском лице появилась гримаса искреннего отвращения.

Милая наивная комсомолочка!

48

Проверяя прожитые в Казахстане годы и оглянувшись назад, я даже удивился. Оказывается, перевалило далеко уже за половину срока, и оставшийся срок с каждым днем уменьшается и уменьшается. Десять лет. Каким огромным, неодолимым, совершенно безнадежным казался мне в первые годы этот черный отрезок времени! В отчаянной, изо дня в день, борьбе за жизнь я не надеялся, что выдержу его.

А ныне, оглядываясь на то, что осталось за спиной, я почувствовал, что доживу, пожалуй, и до выхода на свободу. Условия лагерной жизни несколько улучшились. Нормированная пайка – эта основа основ – увеличилась до пятисот граммов. Ничтожный, казалось бы, стограммовый довесок ощущался изголодавшимся организмом как значительное подспорье.

В 1950 году министром внутренних дел вновь стал Берия, правая рука и соотечественник Сталина. Как известно, впоследствии, после смерти диктатора, он предпринял неудачную попытку совершить государственный переворот, за что и поплатился головой. Берия был беспринципным политическим авантюристом восточного образца, палачом и негодяем, но справедливости ради надо сказать, что в лагерях на первое время им была проведена разумная, с точки зрения власти предержащей, экономическая реформа. Лагеря были переведены на хозрасчет.