Двужильная Россия

Трогались. Шли медленно, вяло – куда спешить? Да и немало было в колонне увечных, хромых, а то и одноногих на костылях. Фронт и тяжелые лагеря забирали здоровых мужчин, они требовались для войны, для заполярных шахт и таежных строительств, а в Карлаг поступала главным образом всякая калечь и немощь. Рисунки Гойи напоминала наша плетущаяся по дороге колонна.

Бригады занимались сейчас прополкой на «квадратах». Так именовались разбитые на большие квадраты огороды, где росли капуста, морковь, кормовая свекла и другие овощи. Каждый такой квадрат с трех сторон был огорожен стеной высоких пирамидальных тополей, посаженных, наверное, заключенными лет двадцать назад.

Освещенная оранжевым утренним солнцем дорога на «квадраты» была пустынна, тиха и прохладна, только порой встречалась медленно ехавшая скрипучая телега. Старый казах в островерхом лисьем малахае окидывал нас равнодушным взглядом узких глаз. Привычное было ему зрелище.

Придя на место, конвоиры первым делом определяли зону, втыкая в землю по широкой окружности специально захваченные с собой деревянные колышки с поперечиной. Их нес кто-нибудь из заключенных. По мере продвижения работающих передвигалась и определяемая колышками зона. Всякий шагнувший за незримую черту тут же получал пулю, без предупреждения.

Работа сама по себе считалась нетрудной, однако часами приходилось гнуться в три погибели, подставляя затылок и спину солнечному пеклу. Спина затекала и ныла, в горле пересыхало, томила мучительная жажда. С двенадцати до двух, в самый накал, полагался двухчасовой обеденный перерыв – ждали его с нетерпением. Усталые люди отдыхали в жиденькой тени тополей, кто сидя, кто лежа на земле. На волах привозили громадную деревянную бадью, наполненную водой, общими силами сгружали с телеги, все бросались, толкая друг друга, к воде, черпали кружками, котелками, с жадностью пили. Затем привозили горячую пищу, раздавали, и мы обедали, рассевшись на земле с котелками в руках.

В тот день прополкой свеклы занимались несколько бригад. В полдень, как обычно, привезли воду, и все жадной нетерпеливой толпой собрались вокруг сгруженной на землю большой бочки. Начался беспорядочный водопой.

Кроме котелка и, по-солдатски, ложки за голенищем, я всегда носил с собой на работу присланную мамой алюминиевую кружку. Пробившись сквозь сгрудившуюся толпу к бочке, я только что хотел зачерпнуть воды, как кто-то рядом попросил:

– Дай кружку!

Я дал. Парень напился, вернул кружку – и тут с другой стороны:

– Дай кружку!

Дал и этому. Однако только что собирался сам напиться, как снова услышал:

– Дай кружку!

Просил мужик из чужой бригады, которого я немного знал, крепкий черноусый немец-колонист, прекрасно говоривший по-русски.

– Но я сам еще не пил, – ответил я, и тут же в руке у меня осталась только алюминиевая ручка. Немец молча и грубо вырвал кружку. Реакция моя была мгновенной: прямой удар в зубы, отбросивший наглеца назад. И тут, к великому удовольствию зрителей, восхищенных неожиданным развлечением, начался у нас свирепый и безмолвный кулачный бой. Все расступились, мигом образовалась площадка, на которой мы могли бы драться досыта. Изнывающие целый день от скуки «пойки» – конвойные солдаты тоже оживились и с интересом стали следить издали, опираясь на винтовки, за нашим раундом.

С первых же минут схватки мне стало ясно, что рассвирепевший противник, несмотря на тупую ярость, с какой он набрасывался, не умеет драться по-настоящему. Снисходя к его дилетантству, я ограничился активной обороной и только отражал наскоки, не давая возможность подойти вплотную. Глядя на черноусое лицо с остановившимся на мне злобно-растерянным взглядом, я предугадывал готовящийся удар, вовремя увертывался и отвечал косым ударом в челюсть, от которого противника отбрасывало на несколько шагов назад. Только раз задел он меня, скользнув кулаком по скуле.

Затем я сделал хук левой. Немец тяжело плюхнулся задом на землю и остался сидеть.

– Ну что, довольно? – спросил я.

– Нет, не довольно!

Однако же, все-таки с трудом поднявшись, поплелся к бочке отмывать разбитую морду. Бой окончился. Правая рука у меня, с закатанным до локтя рукавом, была вымазана вражеской кровью, в крови была и грязная рубашка. Я подобрал валявшуюся на траве изуродованную, без ручки, алюминиевую кружку, досыта напился наконец воды из бочки и пошел к своей бригаде, потрясенной и восхищенной разыгравшейся у них на глазах сценой. Я шел, как триумфатор, неожиданно для всех раскрывшийся в новом качестве и одновременно поддержавший коллективную честь бригады. Приветственные возгласы встретили меня:

– Ай да Фибих!

– Вот это вложил!

– Вот это да!

Рыжий орловец, работавший, кажется, лесником при немцах, хлопал по плечу:

– Здорово ты его, Владимирыч!.. Вот и я тоже!.. – И, воодушевившись, стал рассказывать, как и он в молодые годы лихо дрался на кулачки.

Но тут привезли обед, все бросились к подводе, окружили, бренча котелками, началась раздача.

– Вы, наверное, боксер? – стоя со мной в очереди и нетерпеливо приплясывая, спросил паренек явно блатного вида.