Двужильная Россия

Очень нужны мне какие-нибудь башмачки, старенькие, ношеные, но целые. Мои совершенно истлели, не спасают и заплаты. Рот мой требует капитального ремонта – за это время я потерял еще несколько зубов. Вспышек ишиаса пока не было, хотя часто приходилось спать на сырой земле.

Меня отправили на участок, на сенокос. Новое амплуа: ночной сторож при тракторах и бочек с горючим. (Кем я только не был за этот лагерный год!)

Обстановка поэтичная: акварельные закаты и яркие лунные ночи в степи. Но вся поэзия скоро кончилась тем, что меня с повышенной температурой привезли с участка в Бурму, в стационар – не тот, где я лежал раньше, а другой. Врачи нашли у меня малярию. Самое скверное то, что я снова ослабел, снова надо восстанавливать то, что уже было восстановлено. Сейчас я блаженствую: вымылся в ванной, весь наголо обрит, на мне чистое белье, я лежу на отдельной настоящей койке, покрытой свежей простыней, на мягком тюфяке, на белоснежных подушках, и, самое главное, снова получаю больничное питание. Порции такие маленькие, что почти все время чувствую себя впроголодь. Не такое питание сейчас мне требуется. Губит меня мой рост, да и силы давно уже крепко подорваны. Мне кажется, если выйду на волю, буду есть с утра до ночи.

22 июля 1945 г.

…лежать в больничной палате – привычное для меня состояние.

…Публика вокруг серая, но, по крайней мере, тихая, мирная – нет ни мата, ни драк, ни воровства. От скуки по вечерам рассказываю своим сотоварищам отдельные произведения Гоголя, Пушкина, Жюль Верна. Слушают с интересом. Нет ни газет, ни книг. Газеты (конечно, местные) попадают крайне редко. Говорят, в Москве и других крупных городах карточки отменены, правда ли это?

Из Москвы на три моих заявления (два Верховному прокурору и одно Берии) пока нет никакого ответа. Может быть, и к лучшему – может, это доказательство того, что занялись пересмотром моего дела.

6 сентября 1945 г.

…Отвечаю на твой вопрос относительно своих хворей. Кроме пеллагры или элементарной дистрофии (это одно и то же), излечение от которой требует и значительного времени, и усиленного питания, я болел малярией, а затем, когда избавился от нее, – заполучил плеврит. Лечили и лечат меня акрихином, вспрыскивают в вену кальций, пью адонис (от сердца), ставят банки. Сейчас чувствую себя неплохо. Будет хуже – снова пойду в стационар, тот либо другой. Так мне и врачи говорят. Место для меня «забронировано».

Вещи свои я храню в картонном ящике, а ящик засовываю в рюкзак. Удобно и хорошо, не нужно и чемодана. Вещи (белье и пр.) в целости, только когда зимой водили нас в баню, у меня стащили теплый шарф и вязаные рукавицы, что ты прислала. Очень было обидно, жалко, но ничего не поделаешь. Лагерь!.. Из теплых вещей у меня меховая шапка, телогрейка, американское белье и носки, две пары портянок (твоих), брезентовые рукавицы.

В моих заявлениях в Москву, я тебе уже писал, на имя Верховного прокурора СССР послал два заявления. 1) просил освобождения как инвалид 4-й группы, совсем непригодный к труду – написано 5 апр. 45 г. 2) просил пересмотра своего дела – послано примерно через месяц-полтора. Получил на это ответ отказ, но почему-то не от Верх. прокурора СССР, а от Главного военного прокурора Красной Армии. 5-го июня написал заявление тов. Берия с просьбой аналогичного характера. Ответа пока нет. Между прочим, при аресте моем контрразведкой Степного фронта были отобраны 1500 р. денег, часы, медаль «За боевые заслуги». Квитанции, полученные мною, в лагере украли. Но в своем «деле», еще сидя в Лефортовской тюрьме, в Москве, я видел копии этих квитанций. Где сейчас находятся эти деньги и как их получить?

27 февраля 1946 г.

Книжки получил – они подняли мой авторитет в глазах знакомых: настоящий, а не самозваный писатель. Даже начальство заинтересовалось и хочет поставить мою пьесу в клубе. Впрочем, сомневаюсь, удастся ли – слишком сложная для местной сцены постановка. Рыбий жир употребляю по совету, данному мне знакомыми. Крошу хлеб в миску, прибавляю соли, нарезанного сырого лука, заливаю это рыбьим жиром – получается не только съедобно, но даже вкусно.

10 апреля 1946 г.

Устал я, мамочка, устал безмерно. Будущее – мрак. Если бы не слабая надежда на какое-то чудо, которое рано или поздно, но должно произойти – честное слово, незачем и жить. У нас отвратительная погода: холода, дожди, бураны со снегом.

Ах, эти проклятые казахстанские зимы с сумасшедшими буранами! Как их здесь все боятся! Я работал одно время дневальным в бараке, дверь то и дело заносило снегом выше колен – по несколько раз в день приходилось с лопатой в руках откапывать выход.