Двужильная Россия

Страшный, проклятый закон природы – смерть. Сердце человеческое никак не может примириться с уходом из жизни самых родных, самых близких существ. Нет больше доброго, ласкового, любящего моего папы. Последний раз я его видел ночью, на перроне вокзала – он провожал меня. Мог ли я предполагать, что вижу его в последний раз, что жить осталось ему только три месяца?

Это был вечный труженик, человек кристальной честности, исключительного благородства, неисправимый оптимист. «А может, это и к лучшему», – говорил он всегда, даже в самую тяжелую минуту.

Ровно три года назад мы хоронили бабусю. Был лютый мороз, сквозь березы кладбища желтел ледяной закат. Стоя у свежей могилы, отец сказал задумчиво и печально:

– Чья теперь очередь?

Не забыть мне этих слов.

Уходят мои дорогие старички. Нет больше бабуси. Нет теперь папы. Одна бедняжка мама осталась. Каково сейчас ей?

О смерти отца сообщил Витя³⁵. Он настоял на том, чтобы из Свердловска его перевели в Москву. Цель его была реальная помощь родителям.

«Прибывши в Москву, – пишет он, – и с радостным волненьем открывая дверь родительского дома, я увидел дорогого отца – на столе, а рядом с ним убитую горем маму».

Папа скончался 17 февраля.

Счастье, что именно в этот трагический момент на помощь к маме подоспел Витя. Иначе я бы места себе отныне не находил от тоски и беспокойства за мать.

Это было первое письмо от брата за все время войны и первое же после долгого молчания моих стариков. Впервые так откровенно, по родному, так тепло писал мне Витя – необычайно замкнутый и скрытный обычно человек.

В юности я не ладил с отцом. Одной из основных причин этого была разница в наших политических убеждениях. С годами становишься объективнее и даешь более трезвую оценку людям. Только в зрелом возрасте я по-настоящему оценил отца и понял, какой это замечательный, редкий человек. Кстати, война окончательно примирила его с существующим положением и сделала поклонником Сталина.

А как он жил моими интересами, как гордился успехами своего сына! Как втайне мучило его мое заикание. Он верил, что с годами оно пройдет.

С каким живым интересом следил за всеми перипетиями рождения «Снегов Финляндии». Как гордился премьерой (серой и незаметной премьерой, к слову сказать). С какой гордостью в первый мой приезд с фронта сказал, видя на мне «шпалы»:

– Капитан!

Никогда я не забуду своего дорогого отца. Пусть порукой этому будут слезы, залившие стол в блиндаже, где я сейчас пишу эти строки.

Трудно писать в данную минуту о чем-нибудь ином, кроме того, что неотвязно стоит в голове. Но записать нужно, иначе забуду много важного.

Несколько дней назад вернулся с передовой.

Наступление в разгаре. Мы на новом месте. Демянск в наших руках. Но эта победа – условная победа. По существу, немцы сами очистили весь демянский плацдарм, опасаясь повторения Сталинградского разгрома и стремясь увести 16-ю армию за Ловать. Что им и удалось. Попытки нашей 53-й, 1-й Ударной, 34-й и, кажется, 11-й армий перерезать проклятую горловину и полностью окрутить немцев привели лишь к тому, что нам, ценой величайших потерь, удалось взять несколько совершенно сожженных деревушек. Основные силы немцы успели увести.

КП армии перебралось ближе к месту боев. Редакция послала меня туда. Предстояло сделать путь свыше ста километров. Мне повезло. До Игнашовки подбросила редакционная машина, а там, прождав час около будки регулировщика, я уселся на машину, везущую снаряды, и доехал почти до самого места. На дорогах масса войск, артиллерии, танки. Все двигалось на фронт. Шофер, нескладный парень, заехал в сугроб и завяз. Это было в Молвотицах. Я обратился за помощью к танкистам – с горы, от разрушенной церкви, спускалась как раз колонна тяжелых танков. К нам задним ходом подошел танк, взял на буксир и мгновенно вытащил машину на дорогу.

КП расположилось в глубоком овраге, на дне которого подо льдом протекала Средняя Робья. Землянки, домишки, палатки. Знакомые лица. Жуткий жилищный кризис – негде ночевать. Корреспондент «За Родину» Златопольский, приехавшие кинооператоры. Говорят, тут же Кулик, экс-маршал. Генералов вообще много. Я, как и другие мои товарищи, поступил в распоряжение Прокофьева, начальника корпункта.

Москвитин, похудевший и почерневший, ходил героем. Командование танкового полка, где он был, представило его к награде за участие в танковой атаке. Участие заключалось в следующем: Москвитин вскочил в сани, привязанные к танку, идущему в последних рядах, доехал до деревни Извоз, уже занятой нами, там соскочил и стал бродить по немецким блиндажам. Захватил кофе, лимоны, эрзац-бритву, еще какие-то трофеи. Танки тем временем прошли дальше – там попали под артиллерийский огонь. Сидя в траншее, Москвитин переждал обстрел, затем двинулся назад и сообщил командованию о положении. Вот и все. Он сам с подкупающей искренностью рассказывал нам обо всем.

– Чтобы я еще раз пошел в атаку? Нет, хватит.