Дыхание в басовом ключе (СИ)

Дальше шел невоспроизводимый треп о том, как мы рады снова здесь быть. И о том, какие молодцы ребята, выступавшие ранее. И о том, как чудна погода и отвратителен кофе. И о том, каким гадом оказался Шес, сломав себе руку. И так далее, и так далее.

Вообще, неугомонный солист Рельефа не затыкался ни на секунду. Если он не пел, то трепался, если не трепался, то пел, а если ни то и ни другое... Да, нет, не было такого. При этом он умудрялся еще и мотаться по сцене, прыгать, бегать, скакать, подносить нам воду, играть на своем синтезаторе, когда это требовалось и ни разу не сбиться с дыхалки. Пот градом катился по его разукрашенной под хохлому сценическим гримом физиономии, но голос звучал ровно и уверенно, как будто он в шахматы играл или клеил папье-маше. Невероятный человек. Такое впечатление, что ему в роддоме случайно засунули кое-куда вечную батарейку, да так и забыли достать.

Начали концерт мы с того, что представились. Точнее, представлял нас рыжий, а мы, по мере называния имен, мило улыбались (или скалились – тут уж у кого как срослось) и проигрывали небольшую партию. По мере добавления инструментов, партии сливались, разрастались и к тому моменту, как солист, заявив: “Я – Дэн Боровски и с вами Рельеф”, тронул клавиши, над стадионом уже лилась ритмичная, зажигательная и довольно сложная мелодия. Этот момент мы репетировали раз двадцать, но для постороннего слушателя все звучало, наверное, немного интимно и спонтанно. Особенно когда я, названная “нашей феей-спасительницей”, тронула крэш вместо рабочего драма, резко разбивая серебристые переливы ритм-гитары.

Волновалась ли я? О, да! Не истерила, конечно, как до разговора с Шесом, но определенно волновалась. И это мое напряжение, видимо, хорошо ощущалось остальными, потому что через пару-тройку песен солист вдруг обернулся ко мне и, задорно подмигнув, заявил:

- Фея, снимайся с ручника! Уреж-ка нам “Мурку”!

Вот так и сказал – “уреж”. При этом еще и ухмыляясь, ну в точности, как булгаковский Бегемот. Во всяком случае, мне всегда казалось, что тот должен ухмыляться именно так: загадочно, многообещающе и немного паскудно.

Я и урезала! И знаете, полегчало. Мигом вспомнились все эти наши бесконечные репетиции и чувство того самого единения. Короче, как Шес и обещал, я довольно быстро забыла, кто я, что я и где нахожусь, и просто наслаждалась музыкой.

Шес не оставлял меня ни на секунду: сидел рядом, что-то одобряюще бормотал, подсказывая и корректируя. Он даже страницы партитуры мне переворачивал. От него исходила такая волна спокойствия и уверенности, что не поддаться ей было просто невозможно. И только убедившись, что я владею ситуацией и не собираюсь прямо тут, не отходя от кассы, грохаться в обморок, он позволил себе встать и преподнести всем – и нам и поклонникам, – сюрприз.

Выждав окончания очередной песни, он внезапно подошел к Дэну и что-то тихо прошептал тому на ухо. Солист хмыкнул, удивленно почесал макушку и расплылся в какой-то чересчур довольной улыбке. А потом...

- Я Вам обещал вечер сюрпризов? – обратился он к стадиону.

- Да! – прогудело в ответ.

- А Вы к ним готовы?

- Да!

- Точно?

- Да!

- Тогда ловите! – и, скорчив хитрющую морду, кинул микрофон через плечо... прямо в руку Шеса.

- Соскучились, бандерлоги? – разнесся над стадионом его низкий хрипловатый голос, и толпа сошла с ума.

- А-а! Да-а! У-у! Э-э! – взорвался вечер. Вот теперь в самом деле взорвался.

- Давно я не держал в руках ружьишко, – не особо убедительно пожаловался он, а затем выверенным до миллиметра жестом крутанул майк между пальцами и ловко подхватил его назад. – Ну, что? Зажжем? Хан, – повернулся он к басисту, – давай “Наваждение”?

Хан кивнул, соглашаясь с предложенной темой, и на всякий случай подошел ко мне убедиться, что я знаю, о какой композиции идёт речь. Между тем наш псих продолжал общаться с публикой:

- Я сейчас буду жевать свои суровые мужские сопли, – доверительно сообщил он, а Хан тем временем уже начал перебирать струны. – Парни, держите свое нижнее белье при себе. Девушки, – наглая и самоуверенная рожа. – Вас это не касается, милые.

И он запел.

Скажи, ты веришь в наважденье?

Тиха вселенная твоя,

И вот одно прикосновенье

В такое краткое мгновенье

Перевернёт вдруг всё и вся.

Каскады чувств слепой волною,

Не вняв рассудка берегам,

То накрывают с головою

И в омут тянут за собою,

То поднимают к небесам.

Уже собою не владеешь

И каждый миг чего-то ждёшь.

То очарованный робеешь,

То не понятно как смелеешь,

И сам себя не узнаёшь.

И, кажется, готов смириться,

Но чудо вдруг произойдёт –

В глазах напротив отразится

То, чем душа твоя томится,

И пальцы накрепко сплетёт.

Как он пел... Меня, конечно, уже просветили, что до эры рыжего паразита солистом Рельефа был Шес, но слышать его раньше как-то не приходилось. Да и где бы я его услышала? А тут...