Дым

Джулиус дает мальчикам время, чтобы почувствовать, как горька для них смерть маленького Люка. Должно быть, ему нелегко придерживать тяжелый и горячий фонарь, однако он проявляет терпение.

— Люк был один? Тогда, в лодке?

Коллингвуд произносит что-то едва слышное. Теперь в его глазах нет слез. Он по-прежнему сидит в ночной сорочке, но за последние несколько минут его обнажили, сняли тот защитный слой, который у всех имеется поверх кожи.

— Ну же, давайте, приятель. Выкладывайте. Кто с ним был? Кто сидел в лодке с вашим десятилетним братом, когда он утонул?

Но Коллингвуда словно заперли на замок. С его дрожащих губ не слетает ни слова.

— По-видимому, вы забыли. Я помогу вам. Разве не ваш отец находился тогда в лодке? Говорят, что он был пьян и спал во время происшествия, пробудившись только тогда, когда слуги нашли лодку — у зарослей камыша, в трех милях ниже по течению.

— Да, — говорит Коллингвуд, вновь обретя дар речи. Нет, не говорит, а почти выкрикивает — голос звучит на октаву выше, чем минуту назад.

— И, — спрашивает Джулиус, парируя выкрик едва слышным шепотом, — вы продолжаете любить отца так, как велит делать Священная книга?

Коллингвуду не нужно отвечать. За него это делает дым. Сначала там, где взмокшая от пота сорочка прилипла к телу, возникает черное, зловещее пятно, размером не больше монетки в один пенни, потом другое, третье… Кажется, что тело Коллингвуда кровоточит чернилами. Затем появляются первые завитки дыма, которые вытекают из тех мелких темных пятен и падают хлопья сажи.

Коллингвуд роняет голову на грудь и сотрясается от дрожи.

— Надо учиться владеть собой, — говорит Джулиус, очень мягко, и отпускает фонарь. — Можете идти. Все хорошо.

Никакого наказания нет, точнее — нет наказания от Джулиуса. Пятна на сорочке Коллингвуда отойдут только после многочасового вымачивания в крепком щелоке. Весь щелок, имеющийся в школе, хранится в прачечной и тщательно оберегается. Когда Коллингвуд наутро сдаст белье в стирку, сорочку опознают по монограмме и его имя запишут. Мастер этики и дыма вызовет Коллингвуда, и между ними произойдет разговор, очень похожий на тот ночной допрос. Родителям отошлют уведомление, а на ученика наложат взыскание. Возможно, Коллингвуд расстанется со званием и привилегиями старосты; возможно, его заставят мыть уборную учителей или составлять каталог библиотечных книг в свободное время. Возможно, ему не позволят поехать на экскурсию с остальными учениками.

Вставая со стула, он не гневается и смотрит на Джулиуса, словно только что побитый пес. Он хочет увериться, что его все еще любят.

Томас смотрит вслед уходящему Коллингвуду дольше остальных. Если бы он мог, то побежал бы за ним и сел рядом, но молча. Он не смог бы подобрать нужных слов. А вот Чарли смог бы, Чарли мастерски управляется со словами, да и не только с ними. Судьба одарила его нежным сердцем, поэтому он способен проникаться чувствами других и говорить с ними прямо, на равных. Томас оборачивается к другу, но взгляд Чарли устремлен на Джулиуса. Этой ночью испытание предстоит еще нескольким мальчикам. Сейчас из мешка вынут следующий листок; сейчас зачитают второе имя.

Все зовут его Рохлей, но вообще-то, он — Хаунслоу, девятый виконт. Пожалуй, ему нет и двенадцати, это один самых юных пансионеров. Он худой, но по-детски пухлощекий. Когда он подходит к стулу и поворачивается, чтобы сесть, страх скручивает его кишки и заставляет пустить газы. Звук долгий, протяжный: кажется, он никогда не закончится. Трудно представить себе что-то ужаснее этого: бесконечный пук в комнате, полной школьников. Однако ни улюлюканья, ни издевок не слышно, только у нескольких человек слетает с губ короткий нервный смешок. Не требуется обладать талантами Чарли, чтобы проникнуться сочувствием к Хаунслоу. Его так трясет, что он едва выговаривает положенную фразу:

— Прошу, сэр. Испытайте меня.

Детский тонкий голос переходит в писк. Хаунслоу пытается произнести «Хвала дыму», но выходит так плохо, что из его глаз льются слезы отчаяния, катясь по круглым щекам. Томас бросается к Хаунслоу, но Чарли его останавливает — мягко, ненавязчиво кладет ладонь ему на плечо. Они обмениваются взглядами. У Чарли необыкновенный взгляд: такой простой, такой честный, что забываешь спрятаться за своей ложью. И правда, что сделает Томас, если Чарли отпустит его? Вмешательство в испытание равносильно бунту против самого дыма. Но дым настоящий, вещественный: при желании можно видеть и нюхать его хоть каждый день. Как бунтовать против факта? Поэтому Томас должен остаться на месте и наблюдать за тем, как Хаунслоу бросают на растерзание волкам. Только этот волк одет в белое и направляет лампу на мальчика, ослепляя его; тот мигает.

— Скажите мне, — начинает Джулиус, — вы хорошо себя вели?

Хаунслоу в ужасе мотает головой, и в комнате раздается звук, очень похожий на стон.

Но, как ни странно, мальчик переносит процедуру, не исторгая ни единого клочка дыма. Он отвечает на все вопросы — отвечает медленно. Кажется, что от страха язык его распух и высовывается изо рта между ответами.