Вопрос попадает в цель: это оскорбление (ему, его семье, всему, что для него свято), но, кроме того, это правда, это призрак, преследовавший его полжизни. Вопрос пробивает его защиту и вонзается в сердце, пробуждая страх, и гнев, и стыд. Дым появляется задолго до того, как Томас замечает это. Он словно горит, горит заживо, без всякой причины. Потом он понимает, что значит этот дым: в нем живет ненависть. В его сердце таится убийство.
Другой пансионер съежился бы от позора, Томас же вскакивает, бросается на Джулиуса, выставив голову вперед, и фонарь летит на пол. Пламя не угасло и освещает их схватку с одной стороны. Мальчикам, наблюдающим за сценой, они кажутся единой тенью, растянувшейся по стене до самого потолка, двухголовой, чудовищной. Но для этих двоих все предельно ясно. Томас дымит, как груда мокрых углей. Его руки сжались в кулаки, осыпающие Джулиуса ударами. Его рот изрыгает проклятия.
— Ты ничто, — повторяет он, — ничто. Пес, грязный пес, ничтожество.
Кулак попадает Джулиусу в подбородок, и что-то выпадает изо рта — очевидно, зуб, черный, гнилой коренной зуб: он выскакивает, словно конфета, которой поперхнулись. Появляется кровь, дыма становится еще больше, и этот дым идет из кожи Джулиуса, такой черный и ядреный, что весь гнев Томаса улетучивается.
Джулиус мгновенно берет верх. Он на два с лишним года старше и к тому же сильнее и поэтому отбрасывает соперника. Но вместо того, чтобы ударить Томаса, он падает на него, обрушивает на пол, прижимается всем телом, подкатывает его к фонарю так, что тот переворачивается и наконец гаснет. И тогда Томас догадывается, что́ делает Джулиус. Он втирает свой дым в Томаса, а дым Томаса — в себя. Потом он будет утверждать, будто его запачкал Томас, а сам он оставался безупречным на протяжении всей схватки. Теперь же, в темноте, он берет Томаса за горло и сдавливает с такой силой, что Томас уверен: ему не выжить.
Джулиус предусмотрительно отпускает его в тот момент, когда другие мальчики подходят ближе, желая получше все разглядеть. Он встает, отряхивается и демонстрирует полное самообладание. Томас же, полумертвый, остается лежать на полу. Только Чарли склоняется к нему, утешает и помогает вернуться в дортуар.
Чарли
Если у тебя нет щелока, справиться с сажей можно только при помощи мочи. Это отвратительно, знаю, но что поделать: в ней есть вещество, которое растворяет сажу. И вот той же ночью, когда все ушли спать, мы с Томасом пробираемся в умывальню, бросаем его сорочку в ванну (ту, в которой изволит мыться Джулиус), пьем из-под крана воду, пинту за пинтой, и по очереди мочимся на сорочку. О том, чтобы избавиться от нее, и речи быть не может. Об этом сразу узнают: все предметы одежды тщательно учитываются. Томаса немедленно исключат из школы — раз и навсегда.
Я никак не могу нарисовать верный портрет Томаса. Он не высокий и не низенький, не полный и не худой, волосы не вьются, но и совсем прямыми их не назовешь. Получается, что он никакой, а ведь все как раз наоборот. Томаса невольно замечаешь, едва он входит в дверь. В нем есть необычное напряжение. Будто к его груди привязан бочонок с порохом. Это видно и по его лицу. Он
Казалось бы, я должен был невзлюбить Томаса. За то, что у него темная душа. За то, что он попадет в ад, если не исправится. Ведь это правда, дым не лжет. В нем живет зло, как в куске тухлого мяса живут черви. Но, понимаете, все это существует лишь на одном уровне, на уровне взрослых рассуждений и выводов, там, где царят наука, теология, законы придворной жизни. Есть и другой уровень, у меня нет для него названия, и вот на этом уровне я дружу с Томасом. Все очень просто.