Дым отечества [СИ]

* * *

Покои в королевской тюрьме были обставлены не пышно, но и не бедно, скорее, с мрачноватой солидностью былых времен. Все надежно, достойно и старо, столетней давности или больше. Впрочем, обивку все же меняли, а дубовой мебели годы не особо повредили, чего не скажешь о зеркале над камином. Большое — излишняя роскошь для узника, — в потускневшей золоченой раме с прихотливым узором. Надтреснутое с одного угла. Белая полоса ветвилась, словно молния. Мутноватое, но не как состарившееся — а словно стекло и в первый день отливки было затянуто молочным туманом. Бельмастый стариковский глаз. Но кто бы его тогда выбрал, купил, доставил через море?

Когда Джордж на ходу ловил свое отражение, ему казалось, что в зеркале все выглядит правильнее, чем в жизни. Блуждание в тумане. Бессмысленное, бесплодное и безвыходное.

Зеркало соглашается с ним. Да, по ту сторону все правильнее, лучше, точнее. Оно не лжет. То, что вокруг — притворяется. Морок — жизнью, гнилое болото — страной. Слизняки, многоножки и бессмысленные ядовитые твари, толкущиеся под кусками прелой коры и бестолково мечущиеся на свету — людьми. Жаль, что их нельзя всех разом привести сюда, подвести к мутному стеклу — чтобы увидели себя и рассыпались прахом. Но можно сделать иначе, можно сказать слово. Настоящее, тяжелое слово того, кто имеет право. И тогда правда станет правдой навсегда. От границы до границы.

А можно ничего не говорить, взять каминные щипцы и разбить ядовитое мутное стекло на мелкие осколки. Комендант не слишком удивится — чего не сделаешь в заключении, от отчаяния, дурного нрава, да попросту от скуки? Убыток, конечно, и немалый, вещь дорогая, но дело житейское. Осколок стекла мог бы стать даже оружием. Было бы куда бежать. Но некуда и нельзя: если Джордж сбежит, возьмутся за Адама и уцелевшую родню. Сейчас — непременно возьмутся. Мерей, теряющий власть, много опаснее Мерея, рвущегося к власти. Уничтожит. Даже против воли королевы: все равно утрата милости неизбежна, так отчего же не сделать все то, что раньше было опасно и не ко времени? Аресты и конфискации; если под арестом еще можно уцелеть, то владения, изъятые короной, уже едва ли вернешь. Мария научилась извлекать выгоду из интриг и ссор своих вельмож — ни Мерей, ни Мэйтленд, ни остальные члены королевского совета не получили и четверти от тех земель, на которые зарились. Большая часть отошла в казну.

То, что ушло короне, еще может быть возвращено живым… и еще вернее им может быть возвращено то, что досталось людям, ныне вызвавшим неудовольствие короны. Пока Джордж здесь и взаперти, главная мишень — он. Остальных трогать нет смысла, при живом и доступном к переговорам главе рода — они не интересны и не опасны. А вот уйди он в бега, Адам сразу станет важной фигурой. И его тут же снимут с доски. Таких как Лесли мало на этом свете…

Джордж повернул голову, посмотрел на зеркало, на клубящуюся в нем мутную белизну. Таких как Лесли мало на этом свете, но они есть. Иди себе своей дорогой и не говори, что отражаешь правду.

Зеркало не расслышало или не приняло во внимание. Оно было очень самоуверенно, а еще твердокаменно, непоколебимо уверено в своей правоте. Любой человек, который кажется достойным, хранит свою честь и почитает Господа, таков лишь до тех пор, пока ему это выгодно. Пока приносит пользу. Честь — хороший товар, на него можно купить много доверия и уважения, а те, в свой черед, обратить в золото, отряды, замки. Верность? Полноте. Кто ее видал-то, истинную верность? Иуда просто был слишком жадным, ретивым и неумным, а вот апостол Петр — обычный человек. Даже лучше обычных. Камень, верно? Так и не успел петух прокричать трижды — а что его, пытали? Угрожали жизни близких? Подкупали, сулили сокровища земные? Да что ему грозило, кроме умеренных неприятностей? Вот то-то. И Лесли твой хорош, пока он на коне, пока он хозяин, а приставь ему нож к горлу — и забудет о дружбе и симпатии; пригрози ему как следует — и отвернется, пропуская убийц. На всякого есть свой ключ. Деньги, слава, женщина, удобство, страх.

На всякого, соглашается Джордж, и на меня тоже. Не соверши я ошибки, ведра ошибок, я стоял бы по левую руку отца, когда он все-таки поднял войска. Заставил бы, если не отца, так Джона, понять, что игра идет всерьез. И скорее всего, дело кончилось бы не дурацкой стычкой, сотней погибших и полудюжиной казненных, а настоящей большой войной. И воевал бы я так, как воюет Мерей, и Мерея убивал бы первым — как самого разумного и опасного. Я продал бы почти все, что считаю правильным, за жизнь своей семьи. За наш север. Без всяких петухов, зеркало.