Дым отечества [СИ]

— При осмотре, выполненном мной с достопочтенными коллегами с разрешения Вашего Святейшества, мною было установлено, что покойный страдал повреждением легочного сосуда, должно быть, образовавшимся после перенесенного ранения. Расслоение стенки сосуда привело к образованию расщелины, через которую кровь хлынула в легкие. Подобное случается довольно редко и всегда приводит к неожиданной смерти. О повреждении нельзя знать заранее, нельзя и нарочно причинить смерть, даже будучи уверенным, что оно существует. На теле покойного герцога Бисельи нет ни единого следа насилия. К смерти привело падение. Он мог бы умереть и ранее, во сне, и позднее. В любой момент, — сбивается с монотонного чтения Пинтор. — Я лечил его и осматривал каждый день… но о таком невозможно догадаться. Я сам разрешил ему подняться с постели…

— Подождите, доктор… — прерывает его Александр, — Вы хотите сказать, что мой зять был обречен? Что он умер бы в любом случае? Скворцы согласно качают головами. Эти согласятся с чем угодно, вот потому старший и любимый медик Его Святейшества — Пере Пинтор, а происхождение его тут ни при чем.

— Нет, Ваше Святейшество… — страдальчески морщится Пинтор. — Вернее, и да, и нет. Если бы я узнал о повреждении, я запретил бы ему вставать, наложил бы особую повязку, которая не дает ребрам слишком сильно двигаться… и тогда милостью Господней он, может быть, не умер бы. Ваш зять был молод и силен. Такие разрывы заживают медленно, но все же заживают, если их не тревожить. Но я не знал и никто не знал — этого нельзя знать. Более серьезное ранение такого сорта можно определить по внешним признакам или простучать по методу Гиппократа, но если трещина маленькая, то она никак себя не проявит.

— Значит, вина лежит на неизвестных разбойниках, которые нанесли моему зятю ранения? — спрашивает понтифик, и доктор кивает. Его Святейшество вспоминает, что это были за «неизвестные разбойники», а следом — что он сказал… что он кричал на весь дворец, когда услышал от сына признание в нападении на зятя. Что он кричал вместо того, чтобы для начала спросить о причинах — а тогда можно было бы размотать весь клубочек, начавшийся с едва не убитого мальчишки Орсини, с едва не вспыхнувшего пожара на всю Рому…

«Что меня тогда попутало, кто дернул меня за язык? — недоумевает полный пожилой человек, устало облокотившийся на поручень резного кресла. — Гнев — смертный грех… и сколько ни кайся, сколько не проси избавить от него, ничего не получается. Что я наделал?»

— Я благодарен вам, доктор, за помощь в этом скорбном деле. Его Величество, Федериго, король Неаполитанский, заботясь о здравии родича, отправил в Рому своего личного врача — он должен прибыть со дня на день — я надеюсь, что вы познакомите его с… историей болезни. — История болезни. Curriculum morbi. Донельзя уместное словосочетание.

— Воля Вашего Святейшества будет исполнена, — кланяется Пинтор.

Папа отпускает его, затем стаю скворцов, и остается в одиночестве. На сей раз он предается другому привычному греху, унынию. Обиженный и оскорбленный непристойными подозрениями сын, рыдающая в горячке овдовевшая дочь, разъяренная невестка, ищущая, кому бы выцарапать глаза — вот что ждет его за стенами кабинета, и к этому придется выходить, утешать, примирять, объяснять… и у кого узнать правду? Кто теперь скажет, почему Альфонсо напал на Чезаре? Сын знает. Сын пришел к покойному узнать причину, узнал… чем-то возмутился и сказал слова, которые подняли Альфонсо с постели. Почти наверняка — оскорбил. Он молод, и слишком резок, и — точь-в-точь как его отец — говорит в гневе вещи, о которых потом жалеет. Дальнейшее нетрудно представить. Сын знает, но не скажет никому — раз уж предпочел открыто назвать себя убийцей… что, что там могло случиться?

— Так что же между вами случилось? — спрашивает в ночи Его Святейшество сына. Уже вслух. Задав себе этот вопрос тысячу раз, едва дотерпев до личной встречи — и постоянно ощущая, что слишком поздно спрашивать… Человек стоит у зарешеченного окошка, выходящего во внутренний двор, смотрит вдаль. Почти не двигается, почти не дышит, кажется холодной мраморной статуей, задрапированной в черное. Теряется в тенях. Остается для отца загадкой — так было всегда, с первых шагов, с первых слов. Тихий, задумчивый, скрытный неласковый ребенок, прилежный и послушный, но на свой лад упрямый, вырос в упрямого, скрытного и совершенно непостижимого взрослого мужчину.

— Вы ведь знаете, отец… — говорит он окну. — Вы сообщили об этом всему дворцу.