Дымчатое солнце

Влада все думала – а что дальше? Если суждено выжить. Драгоценная родина неприветливо отворяла им свои далекие земли. Мужчины по большей части молчали, а женщины из-за ограды подгнивших заборов кричали: «Знаем, чем вы там занимаетесь, сучки военные!» И тут у Влады, прежде такой напористой, заканчивались слова от потока людской желчи даже в обстоятельствах, казалось бы, сливающих людей в единую махину. Не все в полной мере осознали, не из всех пограничное состояние выколотило необдуманные установки. Большей частью ее соратницы были честными девчонками. Чистыми, с несгибаемой идеей. Готовыми пожертвовать собой. Кончится война, и они окажутся страшно незащищенными. Владе казалось, что она одна задумывается об этом. На гражданке мужчины не спешили так же охотно бежать на спасение, как на поле брани, молниеносно припоминая свои прежние замашки хозяев жизни. Боец, вернувшийся с полей сражений, какой бы ни был, превращался в героя, выгодного жениха. Ему, измученному, хотелось чего-то яркого, красивого, шикарного. Чтобы забыть о пережитом, почивать на лаврах… Поэтому фронтовые привязанности часто распадались. Девушка, которую годами видел в одном тулупе и стоптанных сапогах, больше не претендовала на роль избранницы.

Во время призыва им в голову приходила лишь внешняя чистая сторона войны – героическая смерть, страдания, страх и его преодоление. Влада же узрела ее нелицеприятную измазанную о потаенные стороны человеческой души подноготную, все чаще задумываясь, стоит ли рисковать своей шкурой за людей с несколькими личинами.

9

Что в их душах творилось… Сильнейшее волевое поколение, получившее мощное разностороннее воспитание лучших людей, ложилось на аренах Великой Отечественной. Несмотря на некоторые умалчивания и ограничения советское школьное образование было качественным. «Таких людей, как мы, – думал Владимир без идеализма, просто отдавая должное виденному им подвигу, – никогда, видно, не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой!» Когда командир его полка получил знамя и дал команду: "Полк, под знамя! На колени!", все почувствовали счастье. Стояли и роняли слезы. Несмотря даже на свою новорожденную корку Владимир с ними заодно плакал и не стыдился этого внезапного кристального порыва, веры в лучшее.

Когда становилось совсем невмоготу, он обычно говорил себе: «Ничего, скоро все кончится, все будет лучше и легче». Он понимал, что, пройдя такую титаническую школу жизни, повидав столько маленьких и огромных людей, он вместо того чтобы начать ненавидеть человечество за бесчинства, которые оно творило, развязав бойню, напротив утвердился в восхищении подвигом людей, которых знал, с которыми сражался бок о бок. В такие моменты он был почти благодарен Владе за то, что она заманила его на фронт. Наблюдая, как кто-то периодически накрывал собой вражеский пулемет, чтобы спасти многих посредством одного, и его шкуру в том числе, Владимир сначала стушевывался, считал себя недостойным такого заступничества. А потом воля к жизни, великий инстинкт, благоразумно заложенный в человеке природой, мысленно прославлял тех, кто совершил жертву во имя жизни.

Многое Гнеушев передумал, сотни раз ему было невмоготу. Но он не позволял себе ни раскисать, ни думать об избавлении. Это означало бы, что все прочие жертвы, которые сохранили и его жизнь, напрасны. Этого невозможно было допустить, это было чистейшим предательством. Все, что было отвратительного, омерзительного на фронте, что делал враг и даже друг – изнасилованные женщины, распятые дети, порубленные старики, предательства и дезертирство, все равно не могло затмить свет связистки, которая выбежала вперед их отряда, вступившего в неравную схватку с фашистскими автоматчиками. Прежде чем быть до одного поваленными, обессилившие русские увидели, как тоненькая девушка с короткой стрижкой взорвала себя вместе с бюргерами. Быть может, во Владимира изначально была вложена установка, которая предполагала не остывающую веру в людей. Способность, рознящая его с Владой, которая любила единицы и считала остальных недостойным массивом, пока кто-то не доказывал обратное. Впрочем, из-за ее высокомерности доказывать ей что-то отнюдь не хотелось. Владимир же твердо верил, что больших людей много, просто знает он не всех, а отчаиваться и винить человечество во всех грехах – неблагодарно, ограниченно, глупо. Тот, кто обладал опытом и многое повидал, просто не мог сойти до такой мелочности. Так говорили те, кто на примере нескольких негодяев, из среды которых не мог и не хотел вырваться, поливал грязью то, чего не знал. Когда человек обобщает, чаще всего он имеет ввиду исключительно свой опыт. Так зачем ему вторить и верить? Сквозь эту невыносимую порой жизнь, испещренную подвигами и подлостями, ярко вставали самые дорогие сердцу видения, места, но не люди. Это было труднее и горше всего – не успел он зацепиться в чьей-то душе кроме материнской… Жажда, чудо жизни, что тянуло и не позволяло раскисать, заставляли цепляться.