Дымчатое солнце

– Еще бы, – ответила она, улыбаясь. – Никогда не поймешь, что у него в голове. Но врач от бога, говорить тут нечего.

Владимир отчего-то грустно вздохнул и сощурился. Это входило у него в привычку в последнее время.

Гнеушев, испытывая к доктору Абрамову и его интеллектуальным дугам бровей некоторую симпатию за облик и умение держать себя, порой перебрасывался с ним несколькими жгучими по своей сути репликами, затрагивающими злободневные темы. Это показывало обоим собеседникам, что они имеют дело с достойными оппонентами. Когда доктор нежданно заговорил о своей жене, лицо его потеплело, радушная улыбка сменила суровость. Владимир удивленно и почти завистливо наблюдал за его метаморфозами. Какой бы ерундой или даже слабостью ни казалось закаленным воякам (впрочем, как раз они, оторванные от всего дорогого, понимали) столь явное проявление привязанности к женщине, Владимир удрученно подумал, что его дома не ждет никто. А мужчин вокруг поддерживают мысли о подругах. Быть может, сгинувших в бомбежках, погибших от голода и холода, замученных врагом. А он как бирюк, пустоцвет почти… Тошно.

– «Вы придумали то, что убивает», – сказал я ему даже невзирая на цинизм, отпечатавшийся во мне благодаря врачебной практике и особенно войне, – как-то рассказал Максим историю своего знакомства с проектировщиком оружия. – Я же, понимаешь, из сил выбиваюсь, едва не по полу валяюсь, чтобы людей спасать именно от последствий того, что они делают. Почувствуешь тут себя не в лучшем виде, это точно. Был у меня период в середине войны… ну да черт с ним. Выплыл. А он мне, хорош гусь: «Я придумал то, что защищает границы от мятежников». Подонок! Так бы и придушил трупами моих неспасенных пациентов, – закончил он с жестокостью.

Владимир был с ним согласен.

– Это ведь все происходит от желания властей. Нужны они всегда, такие люди. Отказался бы он, согласился бы другой. Это лишь вопрос числа и единичной совести. Спасти здесь можно только себя.

– Но что у них в голове? Они не понимают, что выступают палачами?

– Их доводы в том, что другой на их месте то же будет делать.

– Нет же, их доводы в том, что они защищают свою страну и еще прикрываются патриотизмом.

– Я был в самом жерле. И, думаю, они отчасти тоже подневольные. И ощущают себя подобно мне.

– Их это не оправдает. Где суть, логика того, что я спасаю покалеченных, если их скоро снова превратят в пушечное мясо? И какое удовлетворение от проделанной работы я могу ощущать, если бы с большей охотой перестрелял правителей всех стран? Было бы более логично не развязывать воин, а не лечить павших последними словами медицины, оправляя их на курорты, прикрываясь высшей целью, прославлять… Один обман. Хороша цель – нахапать побольше земли и ресурсов. И это они умудряются называть милосердием, восхваляют и показывают престиж! Одно сплошное лицемерие, порой мне так противно, что кажется, не смогу снова прийти сюда, – Максим сощурил свои выразительные глаза, но не стал трясти кулаком, как того ожидал его собеседник. Сдержался.

Владимир был полностью согласен с такой позицией, но бравые разговоры больше не воодушевляли его. То же самое он обдумывал сотни раз, а теперь ему хотелось спать и забывать.

– Если бы мы развязали войну, было бы горше. А так… Что мы можем?

– Вот именно, что ничего не можем. Это бесит меня больше всего. Да и какая разница, что не развязали? С нашим темпераментом неуемным еще развяжем. Все силы на военную сферу уходят. А живем как скоты вместо того чтобы уровень жизни вверх тянуть.

– Не нам судить о пользе страны во внешней политике.

Абрамов против воли поджал рот, словно говоря себе: «Вот это отпор».

– «Материалистом становится тот, кто не имеет воображения», – к тому же говорил он, этот конструктор, – добавил Максим.

– Ну, это уж он загнул. И вообще надоели эти разговоры в духе «Портрета Дориана Грея». Проектировщик оружия будет говорить про религию что ли? Некоторые смешанные людские личности обезоруживают мозаикой, из которой состоят. Порой абсолютно несочетающейся, а они умудряются уравновешивать это в себе.

– Не могу с вами не согласиться.

Однако после этих слов они не почувствовали друг к другу понятной в таких условиях симпатии.

Узрев предмет восхищения доктора на следующий день, когда ему уже позволили гулять где заблагорассудится, Владимир недоуменно опешил. Ожидая после рассказов нового знакомца наткнуться на Венеру, он имел счастье лицезреть девушку среднего роста с приятным, но слишком обычным, не выдающимся лицом. С естественным и здоровым цветом кожи, по-аристократически длиной шеей. Красивая? Едва ли для большинства. Но с милой улыбкой и искренними глазами. Что не мешало всходить манерности. Легкое разочарование не препятствовало Владимиру, отвыкшему от ухоженных женщин, с жадностью вбирать в себя подробности ее туалета и более интимные детали. И до вечера его сопровождало отличное настроение.