Дымовая завеса

— Серый, Серый… — Широков обнял пса одной рукой, прижал к себе, хотел сказать ему что-нибудь умное, но не нашелся и вымолвил задумчиво: — Тебе, собственно, и говорить ничего не надо, ты и без слов все понимаешь.

Это было верно: умные собаки разумеют людей, различают слова и вдумываются в них — все понимают, в общем, но сказать в ответ ничего не могут.

Впрочем, Широков читал, что есть немало собак, которые умеют выговаривать слова, знают и произносят по сорок-пятьдесят слов, а отдельные особи даже больше.

— Но спешить мы не будем, — немного подумав, сказал он Серому, — мы еще кое-что пшепшечим, как говорят поляки, а потом зашвандим… А? Как считаешь, дружок?

В ответ Серый завилял хвостом.

Хотелось сказать псу что-нибудь хорошее, ласковое, даже нежное, но Широков поймал себя на том, что почти не знает ласковых слов, суровая жизнь отучила его от них, вытравила из памяти, и от осознания этого ему неожиданно сделалось печально.

Граница — вещь жесткая. Кому тут говорить ласковые слова? Нарушителям, торговцам наркотиками, исламским проповедникам, рвущимся в Россию, чтобы сбить с панталыку два десятка молодых людей и завербовать их в свою секту, преступникам, норовящим удрать за кордон и укрыться там в надежде, что удастся уйти от правосудия и вообще избежать кары, — еще кому-то из этого темного ряда?

Можно было говорить, когда рядом с ним находилась Аня, когда они имели дом, хранящий тепло, надежный, как крепость… Но Ани уже давно нет в живых. И дома нет — все это осталось в прошлом, в том мутном времени, которое и временем-то назвать было нельзя.

Скорее это было безвременье, оставившее по себе саднящие воспоминания, боль и недоумение: почему так быстро сумели перевернуться и стать оборотнями люди, которые раньше звали их к светлому будущему, призывно взмахивали руками и требовали, чтобы народ шел за ними?

Хорош был бы сейчас Широков, если бы последовал за ними, для него в таком разе существовал бы один выход — сунуть пистолет под сердце и нажать на спусковой крючок.

— А что, если действительно махнуть в Сковородино? — неожиданно спросил он у пса.

Серый сидел рядом и молчал — он теперь был прочно повязан с человеком, задававшим сейчас ему сакраментальный вопрос… Главное для него отныне было другое — не потерять бы Широкова — усталого, заклеванного жизнью, обстоятельствами, от него не зависящими, бедой, сумевшей даже оставить на его лице след, — Серый, умевший немного разбираться не только в речи, но и в чувствах людей, понял, что женщина, без которой хозяин не мыслил себе жизни, погибла…

Вместе с ней погас и свет в окошке. Да и в конце тоннеля, наверное, тоже погас. Пес свесил голову на грудь, — поза его была печальной, — потом потерся головой о локоть Широкова, прося, чтобы тот не забывал Серого, а Серый, в свою очередь, не забудет его.

Широков понимающе хмыкнул, обнял пса за голову и прижал к себе.

Через час он выгнал со двора машину, раскочегарил немного мотор — было холодно, и вездеходный автомобиль, прямой потомок отечественных «козлов», бывших очень популярными в послевоенной стране в пятидесятые и шестидесятые годы, нагревался трудно и вообще начинал работать не сразу (как и заводился, для этого надо было изрядно попыхтеть), — и решил проехаться по старым точкам, которые уже прошел…

Прошел неудачно — успеха не достиг.

Надо было все-таки найти себе работу, заниматься извозом — дело не самое достойное для человека, который когда-то носил военную форму с майорскими погонами. Широков вздохнул устало, усадил Серого рядом с собой и, проехав до конца улицу, на которой стояли дома дяди Вани и Анны Ильиничны, очутился на площадке, где останавливался автобус, совершавший рейсы в соседний райцентр.

— Ну что, Серый, куда поедем, налево или направо? — спросил Широков у пса.

Серый повернул голову направо.

— Ага. Понял. Не дурак, — проговорил Широков удовлетворенно. — А что у нас направо? Рыбкомбинат. Поехали в цеха, где пахнет копченым судаком и вялеными сомовьими балыками.

Едва Широков подъехал к проходной, как из дверей боком выдвинулся широколобый человек со скошенным подбородком и глубоко запрятанными под брови глазами. Это был начальник охраны, Широков помнил его по прошлому своему приезду.

— Ну что, опять прикатил устраиваться на работу? — спросил начальник охраны.

— Опять.

— Хм… хм. — Начальник охраны смерил его с головы до ног прищуренными глазами. — Есть у меня одно место, но за него надо заплатить.

— Как заплатить?

— Очень просто. Ты кладешь десять тысяч рублей вот сюда, — он похлопал себя по готовно оттопыренному карману форменного кителя, — а я подписываю тебе заявление о приеме на работу.

— А иначе никак нельзя?

— Никак. И имей в виду, мужик, — такие предложения я делаю только один раз в жизни.

— Что, никогда не повторяешься? — Широков усмехнулся.

— Стараюсь не повторяться. — Начальник охраны тоже усмехнулся.

Все сделалось понятно, как Божий день в дождливую пору, все находилось на ладони, на виду. Широков развернулся круто и пошел к своей машине, из окошка которой выглядывал Серый.